Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
Кабатчик прислал суточные щи и нечто в глиняном горшочке, поименованное «мясом по-господски». Дронов сгрузил доставленный из трактира поднос на лежак в карцере, помявшись, извлек дополнительно полубутылку коньяка, о которой Ландсберг в своем «заказе» и не поминал.
— Простите великодушно, господин инженер, как говорится, сухая ложка и рот дерет. Я вот подумал…
— Не стоило хлопот, ваше благородие, — запротестовал Ландсберг. — Еще узнает кто о вашем попущении, вам же и попадет! Оставьте напиток себе, сделайте милость!
— Какое я вам благородие, господин Ландсберг! — замахал руками Дронов. — Разве что на людях. А так — с полным моим удовольствием Иваном Ильичом зовите! Я б вас и домой на ночь отпустил, да опасаюсь: Ковалев человечишко вредный, с него станется и ночью прийти сюда, проверить…
— Ничего-ничего, Иван Ильич, отсижу и здесь, не беспокойтесь! В таком узилище да не посидеть, — Ландсберг обвел рукой принесенный ужин. — Грех!
— А всё ж напрасно не дозволили мне о вашем аресте сообщить кому следовает, — сокрушался Дронов, отступая к двери и пряча поглубже полубутылку. — Такого человека в «холодную» определить — это ж совсем из ума выжить нужно! Ну да начальство все одно про ваш арест прознает! И Ковалеву энтому, надо полагать, не погладят головку! Счастливо оставаться, как говорится, а посуду я утром приберу, господин Ландсберг!
Ландсберг принялся за щи — тепловатые, но наваристые. Он поначалу подивился: в заштатном сахалинском кабаке — и неординарные блюда! Неужто всем посетителям такое подают? Потом, поразмыслив, посмеялся своей наивности — конечно, не всем! Но тюремный надзиратель — для кабатчика немалое начальство, вот для него и расстарались, из особого горшка щи наверняка наливали!
Поужинав, Ландсберг снова с удовольствием закурил — теперь уж безо всякой опаски. Уважает Дронов окружного инженера, ишь как стелется! Да и вообще, строго рассуждая, пять лет на каторге для него не совсем даром прошли. Вольным чиновникам он, конечно, ровней никогда не станет — да и не стоит, наверное, к недостижимому стремиться. А вот простые, «заштатные», как тут принято выражаться, люди к нему потянулись. И не только потому, очевидно, что не последний Ландсберг человек в посту по должности. Видят люди отношение к себе, ценят искренность.
Ландсберг докурил папиросу, достал свою книжечку, аккуратно зачеркнул крестиком еще день в календаре. Тысяча семьсот пятьдесят восьмой день назад в историю отъехал, можно сказать…
Он переменил позу, покосился на дверь и снова закурил.
* * *
Утром третьего дня заключения, едва в окошке под потолком карцера посветлело, замок заскрежетал, дверь распахнулась и в карцер заскочил надзиратель Дронов.
— Не спите, господин Ландсберг? А то к вам посетители с утра пораньше, хе-хе-с! Давайте-ка, я посуду приберу, а вы тюфяк сверните пока! Вот так вот!
— Кто же это ко мне, Иван Ильич? Из канцелярии? Михайла Карпов, поди?
— Не Михайла! Но личность для вас, полагаю, оч-ченно даже приятственная, господин Ландсберг!
— Неужели господин Таскин? Иван Ильич, я же вас нарочно просил: никому про меня не сказывать! — укорил Ландсберг.
— И опять не угадали! Хе-хе… Впрочем, сейчас всё разъяснится!
Дронов, подмигивая, едва не на цыпочках, пробежался по камере с веником, сгреб кабацкую посуду и, не заперев дверь, угрохотал сапогами куда-то по коридору. Ландсберг пожал плечами, вынул и повертел в руках портсигар, снова спрятал его, пригладил зачем-то волосы.
В коридоре снова послышались шаги, приглушенные голоса, громкое «хе-хе-хе-с» Дронова. А потом в дверях карцера показалась она — Ольга Владимировна Дитятева, недавняя знакомая Ландсберга. Она остановилась на пороге камеры, не решаясь переступить его. Двумя руками Ольга Владимировна держала перед собой то ли кастрюльку, то ли горшок — нечто, закутанное в теплый платок.
— Здравствуйте, Карл Христофорович… Я вот услыхала про вас и решила… В общем, господин Дронов позволил… Тут каша с мясом, Карл Христофорыч… Узников ведь положено кормить! Не обессудьте, ничего более я раздобыть не смогла… Вы не сердитесь?
— Сердиться на вас? Что за нелепость, простите? Разумеется, нет! — Карл бережно взял Дитятеву под локоток, подвел к нарам.
— Господи, Ольга Владимировна! Какими судьбами? Впрочем… Проходите, сделайте милость… Тьфу, о чем это я — в карцер приглашаю!
Растерянность Ландсберга, и нелепость ситуации были столь очевидны, что Дитятева невольно рассмеялась. Ойкнула, прикрыла смеющийся рот ладошкой, испуганно оглянулась на надзирателя. Дронов же, распустив по лицу умильные морщины, кивал как китайский будда: ничего, мол, ничего, дети мои!
— Не извольте беспокоиться, госпожа Дитятева! В отделении никого, кроме господина Ландсберга, нынче не содержится. Так что можете чувствовать себя совершенно свободно! Да-с! Проходите, ежели вам будет угодно. А желаете, я вас и господина Ландсберга в надзирательскую провожу? Там посидите… Желаете-с?
— Нет-нет! К чему это беспокойство? Впрочем… Как вы полагаете, Карл Христофорович?
— Мне все равно. Проходите сюда, Ольга Владимировна!
Вот уж кого Ландсберг сегодня не ожидал увидеть, так это ее. Ольгу Владимировна Дитятеву.
— Карл Христофорович, с кашей-то как? — жалобно спросила Дитятева. — Она остывает, знаете ли… Хоть и в платках.
Пряча улыбку, Ландсберг принял теплый сверток из рук посетительницы и предложил:
— Не сочтите за дерзость, Ольга Владимировна — может быть, и вы присоединитесь к завтраку узника? Знаете ли, будет потом что вспомнить — как вы на далеком Сахалине кушали в карцере окружной тюрьмы. Ложку, я смотрю, вы захватили, а у меня своя имеется тут. Из одной посуды есть, правда, придется — зато как романтично!
— А надзиратель? Он не воспротивится?
— Ну что вы, Ольга Владимировна! Да вы садитесь, садитесь вот сюда! Тут чисто, тюрьма совсем новая, сам проектировал и строил, как говорится. Вот так… Это называется — нары. Или, по-тюремному, шконка.
Смущаясь и неуверенно улыбаясь, Дитятева присела на краешек нар, взяла в руку ложку.
— Не стесняйтесь! И расскажите мне, что там на воле делается, Ольга Владимировна? Узникам, знаете ли, первым делом сообщают о том, что происходит за тюремными стенами.
— Да что тут особенного может происходить? Знаете, Карл Христофорович, мне кажется иногда, что на этом острове жизнь давным-давно остановилась, а время течет как-то по-иному, чем во всем другом мире!
Ландсберг держался просто, все время шутил и подбадривал посетительницу, и ее смущение необычной ситуацией мало-помалу проходило.
Под конец своего визита Дитятева, наконец, спросила — почему он не дал знать о случившемся с ним своим друзьям?
Ландсберг сразу стал серьезным.
— Друзьям? Милая Ольга Владимировна, у меня здесь нет и не может быть друзей.
— Но господин начальник округа
