Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Кхак продолжал идти по безлюдной дороге в сторону города, угрожающе сверкавшего ему навстречу. Перед ним лежал Хайфон. На черной глади реки Кыа Кам дрожали городские огни. На берегу, там, где шоссе упиралось в переправу, стояло несколько табачных лавок и чайных. Мимо промчалась легковая автомашина. Она подкатила к переправе. Паром находился на противоположном берегу. Машина стояла с потушенными фарами, в темноте светились лишь огоньки сигарет. Ветер доносил легкий аромат духов. Мужские и женские голоса, французская речь. Нищая старуха затянула:
— Месы... бадам... бадам...[17]
Под пиликающие звуки ни[18] слепой певец тянул старинную песню о любви. Он сидел перед чайной в тусклом свете лампы и, вытянув шею, пел, окруженный толпой. А люди от нечего делать слушали, как тосковала чья-то жена, провожая молодого мужа на учебу в город.
Кхак купил билет на паром, отошел в сторону и стал прохаживаться взад-вперед по набережной. На той стороне реки светился огнями Хайфон. Вдоль берега на несколько километров тянулись причалы. Морские корабли стояли у причалов, тесно прижавшись друг к другу, похожие на огромных остроносых акул. Многочисленные сигнальные антенны уходили в бездонное черное небо красными и белыми огнями. В этот поздний час жизнь в порту не затихала. В свете фонарей непрерывно сновали люди, грохоча, взмывали стрелы подъемных кранов. Шум работающих машин, звуки автомобильных сирен, крики грузчиков ни на минуту не умолкали на портовой набережной. Время от времени откуда-то издалека долетал протяжный паровозный свисток. Хайфонский порт работал круглосуточно, сгружая десятки тысяч автомашин, сотни тысяч бензобаков, бесчисленное количество ящиков с боеприпасами, тюков с военным снаряжением для отправки в Китай чанкайшистским властям.
А напротив грохочущего суматошного порта, там, где Там-бак сливалась с Кыа Кам, громоздились, налезая друг на друга и заслоняя собою половину небосвода, мрачные строения. Это была крупнейшая цитадель французского капитала во Вьетнаме — Хайфонский цементный завод. Трубы огромных клинкерных печей беззвучно выбрасывали в черно-фиолетовое небо белые столбы дыма, как бы неподвижно повисавшие в воздухе. Они напоминали стволы гигантских деревьев, вершины которых уходили в бездну ночи. Долго не мог оторваться Кхак от этих столбов. Ему все казалось, что это ноги сказочного великана, туловище которого скрыто облаками.
— Бузу!..[19] Vа t’еn![20]
Кхак обернулся. Какой-то француз отгонял нищенку, которая продолжала назойливо тянуть:
— Месы... бадам... будьте милостивы... подайте на пропитание...
— Дай ей несколько су, чтоб отвязалась. Меня тошнит от этой грязи, — услышал Кхак голос француженки.
На дорогу со звоном упали монетки. Старуха на ощупь отыскала их и, опираясь на палку, отошла к толпе, окружавшей певца. Наконец послышался шум приближающегося парома.
Пассажиров на пароме было немного. Бродячий певец устроился рядом С Кхаком. Он сидел молча, видимо очень устал. Когда зазвучала французская речь, он тихо спросил:
— Здесь французские женщины?
— Да.
— Много?
Ему никто не ответил, потому что как раз в этот момент мимо проходили французы. Поравнявшись с Кхаком, француженка мельком взглянула на него, потом перевела взгляд на слепого певца и тут же брезгливо отвернулась. Певец потянул носом, почувствовав запах духов. Когда женщина прошла, он усмехнулся.
— Надо же! Сколько одеколона льют, а от них все равно, как от крыс, несет!..
Кхак напряженно всматривался в приближающийся берег. Одинокий фонарь на столбе освещал небольшую площадку над пропускными воротами. У ворот приезжающих встречали двое. Контролеры или агенты тайной полиции? Кхак натянул пониже на лоб шляпу.
— Давайте руку, — обратился он к бродячему певцу, — я проведу вас. И циновку с инструментом помогу снести.
— Премного благодарен вам...
Стали спускаться по сходням. Кхак одной рукой поддерживал слепого, а другой держал инструмент и локтем прижимал к себе циновку, заслоняя лицо. Один из стоящих у ворот был явно агент полиции. Он стоял рядом с контролером и внимательно всматривался в лица пассажиров. Кхак держался спокойно, поравнявшись с агентом, он отвернулся, как бы поторапливая своего спутника. За воротами он отвел слепого к дереву и распрощался с ним. Пока все шло неплохо.
Кхак быстро шел по тротуару, стараясь держаться в темноте под деревьями. Здесь было не многолюдно, но вот он миновал французский госпиталь, почту — эта часть города была более оживленной. Как и всякий колониальный город, Хайфон имел «западные кварталы». Центральной улицей этой части города была улица Поля Бера. Она стрелой вытянулась от величественного здания пароходной компании «Пять звезд» до речного моста Ха-ли. Здесь располагались многочисленные банки и магазины французских торговых и транспортных фирм, отели и рестораны для белых, кинотеатры, аптеки, различные ателье...
Сейчас многие крупные магазины были уже закрыты, но увеселительные предприятия и ателье были полны посетителей. Особенно многолюдно было в ресторанах и барах. Легковые автомобили стояли вдоль улицы длинной вереницей «в затылок» друг другу. Всюду слышалась французская речь. Тут почти невозможно было встретить вьетнамца, даже нищего. В других районах города от нищих не было прохода, а сюда им заходить воспрещалось. С интервалом в десять минут проходил полицейский патруль: огромный краснолицый француз в сопровождении двух щуплых полицейских-вьетнамцев, лица которых выражали и угодливость и высокомерие одновременно.
Кхак прибавил шагу. Здесь все ему было чуждо. Выставленная напоказ роскошь западных кварталов оскорбляла чувства вьетнамцев. Каждое причудливое бра, каждый фрак или нарядное платье будто насмехались над лохмотьями и нищетой жителей этой страны. И звон бокалов, и громкий смех, и французская речь — все вызывало злость. Кхак вздохнул с облегчением, когда наконец эти «западные кварталы» остались позади.
Вскоре Кхак смешался с толпой вьетнамцев и иностранцев, заполнивших шумные торговые улицы. В последние годы Хайфон блистал как никогда. Его наводнили дельцы и спекулянты, слетевшиеся сюда в надежде получить заказы
