Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Но вот шоссе осталось позади. Женщина пошла вдоль канавы, по открытой безлюдной равнине, к пышно разросшемуся кустарнику, видневшемуся вдали. Здесь женщина сняла с плеча коромысло.
— Теперь можно отдохнуть, — сказала она и оглядела своего спутника.
Кхак остановится и вытер пот, на его побледневшем лице выступили красные пятна.
— Вы очень устали, товарищ? — сочувственно спросила женщина.
Как тепло и задушевно прозвучало сейчас это слово «товарищ»! Кхак с сердечной улыбкой посмотрел на свою проводницу.
— Я долгое время вообще не выходил из дому, а сегодня мы с вами проделали немалый путь. Далеко еще?
— Осталось меньше половины, но теперь мы пойдем потише. В селах вдоль дороги, по которой мы шли, местные власти и полиция часто устраивают облавы, останавливают и допрашивают прохожих. Нужно было поскорей пройти это место, а дальше будет спокойней. Вы, наверное, проголодались? — Она полезла в корзину. — Вот, перекусите.
Кхак не стал отказываться от рисового пудинга, который предложила ему женщина, он и впрямь был голоден, да и вообще последние месяцы, когда он работал в подпольной типографии, Кхак жил впроголодь.
Женщина встревоженно посматривала на бескровное лицо Кхака, она догадывалась, отчего так быстро утомился ее спутник, отчего на лице у него выступили эти красные пятна. Но она привыкла сама ни о чем не спрашивать и поэтому молчаливо ждала, пока Кхак кончит есть. Наконец она поднялась.
— Надо идти, а то скоро стемнеет, — сказала она и с улыбкой добавила: — Можно не спешить, пойдем потише.
Но не прошло и нескольких минут, как ее привыкшие к ходьбе ноги снова быстро замелькали впереди Кхака. А на поля уже спускался вечер. Кхак изо всех сил старался не отстать от женщины. Сейчас он не замечал времени и почти не различал дороги. Они подошли к переправе через какую-то речушку, когда уже совеем стемнело. Противоположный берег был холмистый. Они то взбирались на холм, то спускались по склону вниз. Кхаку стало казаться, что пути не будет конца, но вот женщина внезапно остановилась и сказала вполголоса: «Пришли». Они поднялись на холм, на котором смутно виднелось огромное дерево, а под ним горбилась крыша пагоды. Женщина подошла к двери и постучалась условным стуком. Двери отворились. Пройдя весь коридор, остановились у последней кельи, освещенной тусклым светом маленького светильника. Навстречу поднялся невысокий плотный человек в шерстяном свитере.
Кхак пригляделся к нему и вдруг радостно вскрикнул, узнав старого товарища. Оба бросились обнимать друг друга.
Против всякого ожидания товарищем от партийного комитета Северного Вьетнама, на встречу с которым шел сегодня Кхак, оказался Ле. Он знал его еще по ссылке на Пуло-Кондор. Ле втащил Кхака в келью, вывернул поярче фитилек и, улыбаясь во весь рот, сказал:
— Давай-ка поглядим, какими мы с тобой стали!
Кхак весело рассмеялся.
— Ну, ты все такой же. Круглый, как плод хлебного дерева...
— А ты все такой же худой. — Глаза Ле, спрятанные за чуть припухшими веками, осматривали Кхака с тревогой и озабоченностью. — Все еще кашляешь?
— Кашляю, но сейчас чувствую себя гораздо лучше.
Стали вспоминать общих друзей. Ле говорил, слегка нахмурив брови, глядя на бамбуковую лучину, которую он машинально вертел в руках.
— Наших много арестовано, — тихо сказал он. — Со и Дам сидят в тюрьме в Ханое, Лиеу, Тян и Ка — в лагерях Бак-ме, Зяна угнали в Бан-ван, а Ляма, кажется, увезли на Мадагаскар...
...Ле перечислял названия тюрем и лагерей, стяжавших страшную славу лагерей смерти. Но были и новые, о которых Кхак слышал впервые. Кхак внимательно слушал Ле и живо представлял себе каждого из друзей. Со, помнится, круглый год содержали в яме, где он, словно буйвол, вращал мельничные жернова. А слабый, худенький Дам, оберегая товарищей, каждый раз бесстрашно подставлял себя под удары, когда надзиратели с палками врывались в камеры. Тяна ребята прозвали «красным профессором». Вся нижняя половина тела у него была покрыта язвами, и кожа слезла, обнажив кровоточащее мясо. Он целыми дням и сидел на корточках голышом и читал друзьям лекции по диалектическому материализму... И эти люди, закованные в колодки и цепи, ежедневно подвергаемые нечеловеческим пыткам, люди, которых можно было безнаказанно забить до смерти, вызывали тем не менее постоянный страх у палачей.
— В последнее время, — продолжал Ле, — наши товарищи увлеклись легализмом, особенно в крупных городах. В результате нам нанесли тяжелые удары. ЦК предвидел изменение обстановки и своевременно дал указание партии уйти в подполье. Однако многие чего-то выжидали, колебались, а некоторые просто решили остаться на легальном положении, чтобы «встретить удар лицом к лицу». Это уж совсем глупо!
Ле говорил ровным, тихим голосом, лишь изредка вскидывая глаза на Кхака, как бы спрашивая, согласен тот с ним или нет.
— Возможно, что кое-кто действительно не успел понять, что обстановка изменилась, — вставил Кхак, — но испугаться трудностей... таких вряд ли было много!
— И тех и других хватает. — У Ле в уголках рта обозначилась грустная улыбка.
Молча вошла монахиня, она внесла поднос с едой, поставила его на стол и так же молча удалилась.
— Ну, ты сперва поешь, небось проголодался. Правда, здесь готовят только постное, так что волей-неволей станешь буддистом.
На ужин подали отварной рис и соленые овощи, но все это показалось Кхаку на редкость вкусным. А Ле тем временем развернул одну из ханойских газет и стал читать. Вдруг он громко рассмеялся.
— До какого же бесстыдства можно дойти!..
Ле вслух прочел Кхаку заметку, рассказывающую о каком-то докторе литературы, который добровольно вступил в армию и уехал во Францию. Газета писала: «Отложить стило, чтобы взяться за оружие, — это героический поступок истинного сына великой Франции, поступок, делающий честь молодежи Вьетнама, потомкам Дракона». В другой статье говорилось: «Только фронт закаляет мужество и силу. Юноши Вьетнама должны лишь приветствовать войну, ибо без нее молодежь древней страны Дракона погрязнет в лени и трусости».
— Продажные писаки! — бормотал Ле, перелистывая газеты. — А! Вот это важно: «В минувшем сентябре в общей сложности был произведен тысяча пятьдесят один обыск и арест». А теперь несколько иное: «Более тридцати мобилизованных рабочих бежали из хайфонского лагеря № 5». Так-так, — одобрительно закивал Ле.
Кхак закончил ужин,
