Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
— Будь прокляты останки твоего рода! Какие еще мау и два сао? Если земля когда-то принадлежала твоему дяде, так ты теперь вздумал кровь из меня сосать! Полюбуйтесь, я ему дала землю, чтобы семья могла набить рты, чтоб не подохли с голоду, а он еще осмеливается скандалить здесь!
От обиды Бао потерял самообладание.
— За вашу землю я все заплатил сполна. Что вам еще от меня нужно?
В это время из дома появился сам депутат. Тонкие губы его под черными усиками плотно сжались. Он не торопясь подошел к Бао и наотмашь ударил его по лицу толстой пальмовой тростью.
— Скотина! Кто позволил тебе устраивать здесь скандал? А ты, Лонг, что стоишь? Почему позволяешь оскорблять госпожу? А ну, всыпать этому мерзавцу!
Бао прижал руки к лицу, попятился назад, но, сделав несколько шагов, опрокинул корзину с рисом и остановился. У него были рассечены бровь и веко, кровь струйкой текла по лицу, и супруги Кхань расплылись у него в глазах в каком-то зловещем, багрово-красном тумане. Плечи Бао вздрагивали, горло сдавил спазм, из груди рвался крик. И слезы неудержимо текли по щекам, смешиваясь с кровью.
Почему он должен выносить такое? Жгучая обида захлестнула Бао, ноги у него подкосились, и он со стоном грохнулся на землю.
— Что, жить надоело? — Прыщавый Лонг подскочил к Бао и схватил его за ворот. Бао попытался вырваться, но тут хозяйские прислужники, словно собаки, набросились на него и стали его избивать. Сперва Бао защищался, как только мог, но вскоре совсем обессилел и зарылся лицом в кучу рассыпанного зерна. Бао выволокли за ворота и швырнули на межу ближайшего рисового поля, там его подняли односельчане и отвели домой.
Золотистые зерна рассыпанного во дворе риса окрасились в алый цвет, на кирпичном настиле виднелись багровые лужицы... Хозяйка крикнула Соан, девушка принесла таз с золой, дрожащими руками засыпала красные пятна и стала подметать двор.
А поздно вечером Соан сидела на кухне, и по ее щекам беззвучно катились слезы. Когда ей стало совсем невмоготу, она убежала в сад. «Папа, папочка!» — рыдая, повторяла она. Соан вспомнила тот день, когда арестовали отца... Как избивали его тогда стражники! А потом связали и увели навсегда. «Папочка!» — всхлипывала девушка и озиралась, боясь, как бы не услышали в доме...
XV
Небольшая улица, протянувшаяся вдоль дамбы, была пустынна, только несколько девочек со всклокоченными волосами играли в камешки посреди дороги. Рядом с чайной с не меньшим азартом копошились в банановых листьях куры — в эти листья когда-то был завернут вареный рис. У порога дома на солнце лежала собака, время от времени она открывала глаза и неожиданно бросалась на кур, а те, отчаянно кудахтая, разлетались в разные стороны. Из небольшой лавчонки-мастерской, крытой пальмовыми листьями, доносился чей-то мелодичный свист. В мастерской на бамбуковом топчане стоял ящик с разной мелочью, в углу на балке висели подержанные велосипедные цепи, на земляном полу валялись насос, плоскогубцы, гаечные ключи, на стене висело несколько старых покрышек... Хозяин лавчонки, коротко подстриженный парень, сидел на полу и на глаз выверял обод велосипедного колеса. Он-то и насвистывал какую-то мелодию, покачивая иногда в такт ногой, причем с таким увлечением, точно в жизни для него не существовало более приятного занятия.
— А что, ваша жена дома?
Парень повернул голову в сторону двери. На пороге стояла молодая женщина в черной стеганой кофте, повязанная платком. На плече у нее было коромысло с двумя корзинами всякой всячины, которую обычно продают вразнос. Пара живых глаз весело смотрела на парня. Не дожидаясь ответа, женщина шагнула через порог.
— Она вон там! — Глаза парня озорно сверкнули навстречу ей.
Женщина прошла во двор и исчезла в домике в конце сада.
Спустя некоторое время она вышла все с тем же коромыслом на плече, поднялась на дамбу и быстро засеменила по дороге. Через полчаса после ее ухода из того же домика вышел мужчина в длинном платье чиновника с каким-то подобием тюрбана на голове. Под мышкой он держал зонт. Поднявшись на дамбу, он пошел в том же направлении, что и молодая торговка.
Мужчина медленно шел по пустынной дороге. Проходя мимо сторожки, которая сейчас была пуста, он обратил внимание на какое-то объявление с шестью фотографиями, наклеенное на стене. Осмотревшись, мужчина подошел к пожелтевшему листку и стал разглядывать фотографии. То был приказ о розыске нескольких лиц, состоящих в коммунистической партии. Одно фото особенно привлекло внимание мужчины — молодой человек в рубашке с отложным воротничком, — но если бы кто-нибудь пригляделся повнимательнее, он, несомненно, заметил бы сходство между стоящим перед объявлением чиновником в длинном шелковом платье и тюрбане на голове и парнем, чья фотография смотрела с бумажного листка. К тому же глаза мужчины светились подозрительно насмешливым блеском. В конце объявления говорилось, что поименованных лиц необходимо задержать, где бы они ни появились, за укрывательство виновные будут привлечены к суровой ответственности. За поимку же назначалась награда в размере 500 донгов за каждого, не считая почетного звания, которое присвоит патриоту правительство. Тот, кто укажет местонахождение коммунистов, получит 200 донгов.
Вдали, скрипя и громыхая на ухабах, показалась тележка на деревянных колесах. Мужчина отошел от сторожки и быстро зашагал по дороге. Вскоре он спустился с дамбы на боковую тропинку, ведущую к пойме, и тут увидел молодую торговку. Она ожидала его у дороги под тенистым деревом. Они вместе пошли по тропинке и вскоре скрылись в высоком сахарном тростнике.
Кхак и его проводница, не останавливаясь, шли по узеньким тропинкам напрямик, через рисовые поля, стараясь обходить деревни и многолюдные дороги. Вечернее небо уже заволокло серыми облаками, а они все шли, не замедляя шага. Корзины легко покачивались на коромыслах перед Кхаком, и, стараясь не отстать, он то и дело прибавлял шагу. Ему трудно было дышать, и только предвечерний ветер нес с собой спасительную прохладу. Молодая женщина обернулась и, заметив, что ее спутник выбивается из сил, подбодрила его:
— Уже скоро, нам только этот участок миновать, а там и отдохнем.
Вдали показались длинные ряды телеграфных столбов и автобусы, катившие по шоссе. Всего этого Кхак не видел уже месяца три, и сейчас ему вдруг показалось, что эти признаки цивилизации — и покрытое асфальтом шоссе, и автомашины, и телеграфная линия — стали для него явлением чуждого мира. Да, конечно, его сердцу
