Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
В одиннадцатиметровке солнца не было вовсе. В отдалении была видна серая изгородочка, верхняя её часть, а ближе к окну – грядки. Над ними жила Можаиха, которая, продолжая поливать грядки, кричала матери: «Убить твою кошку надо! Она с котами мне все грядки переваляла!» Этой претили молодые здоровые женщины.
Мать привезла кошку с работы, потому что старшая подруга сказала ей, что перед новосельем обязательно надо запускать кошку впереди себя в жилище, чтоб жизнь удалась на новом месте. Мать терпела, а вода с грядок доходила до наших окон и проливалась ручейком на пол.
В одиннадцати метровку вместился круглый обеденный стол – мне делать уроки. Опять за водку пришли мужики заносить его. В дверь стол не дался. Тогда Купреянов, один из мужиков, предложил расстроившейся матери чудное – «А давай его в окно занесем?» Это казалось нелепым, но его сантиметр говорил об обратном. Правда, ставни пришлось снять. Ставни потом привинчивали обратно. На радостях мать спросила его также:
– Что делать, если вода с грядок в окно течет?
– Отмостки сантиметров восемьдесят надо из цемента класть, – авторитетно ответил Купреянов.
Чтобы уж совсем покончить с трудными вопросами, мать спросила его:
– Вот я обои наклеила, а на задней стенке они не сохнут и падают. Что делать?
Он сказал, что дом врыт в начало холма, а полуподвал имеет заднюю земляную стену. Нужно фанерки вбить прямо в землю и тогда приклеить обои. Вода будет стекать на пол, тряпочкой её можно собрать. И не круглый год течь будет, а только осенью и весной, когда активизируются грунтовые воды.
На этом, получив на водку, мужики разошлись. А мы со всего размаха, что ни на есть со всей силы, ухнули с матерью в одиночество вдвоем, которого совершенно не ожидали и с которым не знали, как бороться. Оказалось – мало получить свою комнату. Еще надо было научиться выстраивать отношения с такими же собственниками.
Оказалось, что мать никогда не жила в своей комнате. Сначала всё детство провела в доме деда в селе Троицком под Ташкентом, а по приезде сюда со мной жила на съемных. А это особая песня. Ты приходишь по объявлению, тебе хозяйка дома показывает съемную комнату и говорит цену. А отношения с ней, её домочадцами и её участком ты просто наследуешь. Да, наследуешь радужно, как на Спортивной, где был мальчик-одногодка и улыбчивая бабушка, пытавшаяся организовать в доме мини-детский сад – «Сегодня вы, Лидия Васильевна, гуляете с детьми, а завтра – я».
Ситуации разные, но мы не учились выстраивать отношения, мы их наследовали. И теперь, не умея это делать самостоятельно, сидели в собственной комнатке дундуки дундуками.
И вдруг Груша – как благая весть, как избавление. Грузная, она быстро делает большой шаг здоровой ногой и медленно небольшой шажок – больной ногой и палкой. Так она двигается по водоносной тропе нам навстречу. Но речь её такая полноводная и ладная, что она невольно притянула нас в желании слушать и слушать её.
– Куда путь держишь, молодка? – обратилась она к нам, поравнявшись.
– За водой, – робея от неожиданности, сказала мать.
– ПО воду – надо говорить, молодка. ЗА грибами, но ПО воду. На это замечание мать смолчала, не зная, что ответить.
– А откуда вы? – не унималась бабулька.
– Да мы недавно здесь, всего месяц. Из четвертого дома, – растерялась мать.
– Да у кого ж там?
– Внизу нам дали комнату семь метров, в полуподвале.
– А… это где Володька-сапожник, пьяница, жил, что ли?
Боже! Свои жилусловия получили после таких мытарств! Какой-то Володька-сапожник, которого мы и в глаза не видели, да еще пьяница. Откуда мы? Мать приехала издалека за отцом, он из-под Можайска, почти тутошный, со мной годовалым на руках. Пилецкой, своей подружке по Спортивной, она говорила, что отец погиб. А почтальонке, которая приносила сироте, то есть мне, пособие за потерю кормильца, что умер. На самом деле – ни то, ни другое. Он в последней электричке неправильно себя повел с «Черной кошкой», его и выкинули. Он – жертва насилия. Эти слова я смог сказать не скоро, но чувствовал всегда. Мать стеснялась за жертву насилия ходить на почту получать деньги. За небольшую мзду пособие приносила на дом почтальонка.
Сами мы из заяицких казаков, из Ташкента. Если бы до революции мы захотели попасть в Москву, проблем бы не было. Приехали бы – сразу в заяицкую церковь на Софийской набережной, что против Кремля. Там приход и колония заяицких казаков. Как ни то помогли бы с постоем, с трудоустройством. Но я родился позже, в 1947-м, а мать в 1926-м. Это если бы мой дед захотел – он мог бы так сделать. Но он об этом тогда не думал. Замыслил это, правда, несколько позже, его старший брат. Но не в Москву, а в Петроград. Но это уже другая история. А так мать приехала за отцом, демобилизованным с южного (иранского) фронта, и потеряла кормильца, ей пришлось долго обивать пороги всяческих учреждений, чтобы получить семь метров в полуподвале. И то добром это не кончилось. Матери выписали штраф за хулиганство, потому что она ударила кулаком в исполкоме и сказала: «Сколько вы еще будете мучить меня?», а ответственный за жилусловия получил предынфарктное состояние.
Груша опытно взглянула на нас и, не слыша моего внутреннего монолога, всё поняла. Поняла, что все ходят грудью по улице, а мы с матерью – с пробоиной внутри. Пророчески сказала:
– Беседой утешайся, молодка.
– Да где ж её взять-то? Я тут никого не знаю, – простодушно выпалила мать.
– Мир не без добрых людей, – певуче продолжала Груша, – а вот хоть бы и я. У тебя чашка чая найдется?
– Да конечно, – вдруг заспешила мать. – Только вот незадача – воды у меня в доме нету, мы с сыночком как раз за водой идем.
– Это ничего, я тут тебя, в беседке Павловых, подожду. Ступайте, я подожду.
Глава 4. Груша
У флигеля Донецкой дачи тоже был свой летний столик с лавками, вдвинутыми в первую картофельную бейку. Мы пошли за водой, торопясь и недоумевая. Неужели правда, что с нами кто-то захотел дружить и стена молчания рухнула? Не то чтобы мы разучились говорить, но как трудно было войти в одиночество, так теперь трудновато из него выйти. И вдруг кто-то заговорил тобой дружелюбно. Так Груша оказалась у нас дома.
Груша родилась в 1900 году в
