Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Когда мы решили вернуться домой, вдруг стало ясно, что никто из нас не замечал дорогу сюда, и, стало быть, мы заблудились. Мы попытались выйти на опушку.
– Да нет, это что-то другое, – сказала мать раздумчиво, когда все подошли.
Действительно, на небольшом поле, очень напоминавшем наше поле перед домом, находились строения, очень похожие на Акишевскую деревню. Вот тот сарай похож на птичник, а этот дом похож на дом многодетки, только стоит немного по-другому, не торцом, а боком, и между ними нет стога сена.
– А может, стог уже увезли? – сказала младшая, Ирочка.
– Ну, пусть увезли, а дом-то кто повернул? – резонно возразила старшая, Света.
– Да, опять заблудились. Я говорю, как я в лес иду, обязательно заблужусь, – сказала Стеша.
– Что ж, иногда и леший водит, – сказала мать. – Пойдемте, вон ту женщину спросим.
По полю, что-то высматривая, шла женщина в сером халате.
– Ого, какой вы круг дали, – выслушала она нас. – Это не Акишево, как вы думаете, это Красный Октябрь, в народе – Красный лапоть. А мы просто Лапоть зовем. У них полеводство, а у нас – клубника.
Да, мы и сами видели теперь, что сарай, который мы приняли было за птичник, был амбар с корзинами. Стог сена им не нужен.
– Как же нам теперь быть-то? – спросила Стеша. – Куда ж нам теперь итить-то?
– А вот идите прямо и так по тропинке и дойдете, – указала женщина рукой вперед. – Мы сами туда в Акишево ходим за хлебом, там тропинка есть.
Подходя к дому с другой стороны, сбоку и через тополевую аллею, страх отступил, и все уже смеялись, рассуждая, как это мы так обмишурились и дали такой круг, аж вон куда!
У дома нас ожидал подросток лет тринадцати с добродушным лицом, очень симпатичный, в отличие от своей некрасивой матери.
– Вы забыли ключ от двери под коврик положить, – сказал он матери противных девчонок.
– Действительно, Вить! Ключ у меня в кармане.
Искрометно, будто и не было тяжелого дня с покупкой шкафа, пронеслась мысль: «Вот он, вот! Мой старший друг! Немедленно к матери! Просить, чтобы она уговорила дядю Лёшу привезти баллон и позвать его купаться. Раз он старше – «достава» обязательна. Нельзя сказать мальчику старше тебя – «Давай дружить», а пригласить купаться, если у тебя есть баллон, – пожалуйста. Это уравняет нас, и мы подружимся».
Глава 2. Купание с баллоном
Одиночество длилось неделю, и две, и три. И если бы не старая подруга Пилецкая да не почтальонка, я бы даже и не знал, что делать. Было случайное знакомство с Можаихой. Но оно быстро закончилось из-за нашей кошки Марфени.
Пилецкая – женщина со Спортивной. Муж – железнодорожник, дочка – 18 лет и сын в одном классе со мной. Как встретится с матерью на рынке – всё одно и то же спрашивала:
– Ну что? Дали тебе комнату?
– Нет.
– А хлопочешь?
– Да.
– А ничего не известно, дадут или нет?
– У них ничего не известно.
Потом моя мать не упускает случая спросить:
– А что твоя дочка? Вышла замуж?
– Да нет.
– А что?
– Говорит – нет к этому интереса.
– А что же тогда?
– Говорит – учиться хочет в институте на строителя.
Мне это не интересно, но изумляет, как это мать, не сговариваясь с ней, идет на рынок и обязательно её встречает. Как будто заранее сговариваются.
А сегодня мать говорит другое.
– Ну что? – спрашивает Пилецкая. – Не дали комнату-то?
– Да дали, дали.
– Да не может быть. Да где же?
– Ну, там, через дорогу, если прямо идти.
– Где-где?
– Там, у школы, до деревни надо дойти.
– Акишево что ли?
– Да, но потом ещё овраг, первый дом после оврага.
– Это Донецкая дача что ли?
– Да, Донецкая дача.
– А где ж там?
– А там, как с торца зайдешь – дверь в полуподвал.
– Полуподвал? Это где Володька-сапожник, пьяница, что ли живет?
– Я не знаю. Там ремонт сделали. Нам ордер дали.
– А-а-а… Точно, это его квартира. Должно быть, преставился. И что? Ты согласна? Понравилась комната?
– Да ты же знаешь, мне не до выбора. Замучилась на съемной деньги платить.
– Да-да, ну всего тебе хорошего.
Это – встречи на станции. А почтальонка каждый месяц приносила ей домой пенсию по потере кормильца. Мать боялась ходить на почту. Боялась, что ославят: «Во! Ей государство платит, а она замуж выскочила!»
А тут почтальонка носит – и не надо краснеть, не надо думать, что они про тебя думают.
Почтальонка говорит: «Раз ты с мужиком-то расписалась, сын-то пусть отчимом мужика-то зовет».
Мать не была готова это уразуметь. Промолчала.
А тут Можаиха заметила ее с пяльцами. Мать вышивала. Хоть рукоделием украсить комнату. А Можаиха увидела и пригласила нас к себе показать её вышивки.
У нее был просто музей. По черному фону – диковинные цветы и райские птицы. Много-много, вся комната.
Она никуда не ходила, ничего не делала, только сидела и вышивала. А муж у нее – начальник паспортного стола – внешне – совершенная баба. Улыбался и ходил в гимнастерке, никогда ни во что не влезал и никогда ничего не говорил.
Мы надеялись, что подружимся и будем видеть её вышитые кар тины. А тут девки-весовщицы подбили мать взять кошку на новоселье. Мать принесла кошку. После этого наше знакомство с Можаихой рассыпалось.
– Твою кошку, – сказала Можаиха матери назидательным голосом, – надо убить.
– Это почему? – взъерепенилась мать.
– А потому что она с котами все мои грядки перевернула.
Мать и перестала с ней разговаривать. И больше уж знакомств не было. Я стал вспоминать Серебряковых, как отчим все-таки привез баллон, мы взяли у Можаевых автомобильный насос, накачали его и пошли все вчетвером: я, Витя и его сестры – на пруд.
Баллон мы катили. Это было что-то особенное для нас. При этом мы сделали одну ошибку: не пошли вправо на наш карьер – хороший маленький прудик для внутреннего пользования всей улицы. Никогда там никаких ЧП не было. Но с баллоном и со старшим другом
