Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Отойдя немного в сторону, мы начали сами думать, какие там машины стоят. Я говорю:
– Наверное, эта машина – как большой тюбик. На него нажимают, и он выдавливает один кирпич.
– Нет, – говорит Крезлап, – там второй транспортер, который ходит по воздуху, как самолет в мертвой петле. И что ему положили в форму, он потом с верхотуры сбрасывает на другой транспортер.
Моя идея была плоха тем, что не известно, кто и чем нажимает на такой большой тюбик, а его – не известно, будут ли падать с неба кирпичи. Поупражнявшись в технических возможностях своих голов, в поисках интересного мы побежали к переезду.
На переезде мы все-таки успели увидеть, как проходил литерный. Под абажуром за столиком молодой офицер подавал сигаретку даме в белом накрахмаленном платье, а она почему-то смутилась. Поезд поехал дальше, не показав нам ни начала, ни конца истории, а мы бы хотели, как в кино.
– Кыш, кыш отсюда! – зашикала на нас стрелочница, отгоняя метлой, как голубей. – Здесь геопатогенная зона. Кладбище, свалка, церковь, переезд. Не менее двух-трех мужчин бросается здесь под поезд. Не хватало еще, чтоб дети под него попали! Ну, что стоите? Кыш отсюда, вам сказано!
– Да не очень-то и хотели. Так, интересно было, как два фонаря перемигиваются и как звоночек звонит.
Оторопело выслушав ее, мы пошли дальше на железнодорожную станцию, бубня свое. Обойдя маленький домик билетной кассы и хозсарай и не найдя ничего интересного для себя, двинули к церкви, как и задумали с самого начала, да любопытство ко всему новому помешало сосредоточиться.
С церковной стены на нас по воздуху летел старик с бородой. Он ужаснул нас. Мы ничего не поняли. Позже стену со стариком закрасили, нарисовали иконы под Рублева. А зачем летел этот старик мы и во взрослости не могли понять.
На лужайке перед церковью мы сели в разных местах, настраиваться. Крезлап перекрестился, как, видимо, мать учила, оглянулся на меня, рыкнул: «Ну, чего смотришь?» и, красный от смеха, пытался сделать серьезное лицо.
Я понял: настроиться никому из нас не удалось. Пошли такие, как были.
Дом Бога почему-то был огорожен решетками, как от воров. А во дворике почему-то могилы и кресты, как на кладбище. Открыли тяжелую дверь – никого. И сразу нас обступили какие-то люди, да много, и все в царских и иных чудных нарядах. Со строг ими лицами, указующими перстами. Но все нарисованы на стенах, все молчат. Получается тоже школа, только другого мира. И сама школа – другая.
В нашу школу как войдешь – большие и светлые окна тебя выталкивают на улицу, к школьному пруду, дороге, прохожим. А здесь ты как бы собран в самом себе и никуда сам от себя не уходишь. Окошки маленькие, свет не пропускают. Бога не видать и не слыхать. Пусто…
Хотя вот спереди небольшая перегородочка. Может, он туда зашел? Прислушиваемся. Может, шаги какие или голос? Но нет – и там тихо. Хотя вот если говорит кто-то там или читает, например, вслух как-нибудь по-особому – за голос Бога запросто можно принять.
– Чего вы здесь? Чего надо? Служба кончилась! Вовремя надо приходить, нечего по церкви-то шлёндрать. Мне убраться надо.
Мы не знали, что на такой наезд ответить. Пристыженные, молча пошли обратно к выходу, замечая опущенными глазами, что действительно, на полу какие-то бумажки, фантики, пыль.
Опять тяжелая дверь. Вышли на улицу. Жаль. Бог отлучился или его нет. Есть только пожилая женщина с красным злым лицом. Говорит – Всенощная, ночь не спала. Ну, в общем, из числа тех, которые никогда нашему брату, девятилетнему мальчику, покоя не дают ни дома, ни на улице. Их хлебом не корми – дай только обругать.
Выйдя, мы еще раз посмотрели на картины над окнами. Там не беса, облака, из которых старцы смотрят с указующими перстами, что-то силясь нам произнести. Есть подписи, но странным почерком и их не прочтешь. Эх, и тут у нас облом.
– Ничего интересного, – сказал Крезлап, – пошли на кладбище! Там, говорят, мертвецы из гробов встают.
– А вдруг у нас не получится с ними сражаться?
– Ерунда, получится!
И мы погнали.
На кладбище было тихо и пустынно. С разгону мы даже как-то не могли в это въехать. И раз уж простого любопытства не уда лось удовлетворить, то захотелось вдруг авантюрности, вампиров, упырей. Рассказов о всякой нечисти. А тут ничего – тихо и пустынно. Только в самом конце кладбища, где был насыпан ряд свежих могил, в гробу лежал очень бледный, будто прибитый гвоздем к днищу мертвец, похоронную музыку играл маленький оркестр, и небольшая кучка людей плакала рядом с гробом. Это настолько не вязалось с нашим ожиданием поиграть с вампирами, что мы шарахнулись в сторону, как от прокаженных, и заговорили друг с другом лишь за двумя грядами вынутой глины для кирпички.
– А пошли на свалку? – сказал Крезлап. – Там моя мать работает. Поищем что-нибудь.
– Хорошо!
Куда деваться-то? День надо спасать. Еще ничего интересного не найдено.
Вырытые бульдозером квадратные ямы шли до самого леса, но в конце уже были заполнены мусором, который привозили из города на машинах. Рядом стоял шлагбаум и небольшой домичек приемщицы. Когда мы вошли, там сидела приемщица, она же мать Крезлапа, женщина лет сорока пяти, в платке и темном халате, и тракторист, который после нескольких машин сталкивал мусор в гряды. После тракториста кучи тлели и специфически пахли.
Мать Крезлапа ничуть не удивилась, что пришел сын и тем более с другом. Сразу посадила его есть и мне предлагала. Но по причине запаха я есть не мог. А он ничего. Сел и поел по-солдатски.
– Теть Марусь! А правда, что в церковь на службу надо идти, поголодав два дня?
– Правда! – не смущаясь, ответила она мне.
– Там попу говорят про тайны свои и секреты, какие бы в жизни ни были?
– Правда!
– А потом попу ручку целовать надо? И рис из чашки он тебе дает?
– Правда!
– Бр-р, а зачем это?
– Когда будет второе пришествие, умершие восстанут из гробов. Но только те,
