Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
– А где же это находится, теть Марусь? Туда дойти, доехать или ещё как надо? Об этом-то ничего не сказано. Что же верующие на слово верят попам? Как дойти – не сказано, а верить надо?
– Да. Потому что Христос не обманывал. А другие – обманывали. Потому ему – вера, другим – нет. И всё!
Единственная религиозница, которую мы знали, – старушка Павлова. Лет шестидесяти, без зубов, в чем-то сером, давала нам на Спас по одному яблочку. Это единственное, что мы знали о религии. Давала с благостной улыбкой, не так, как другие взрослые. В гости пришел – на, иди, с праздником тебя, бери. Давала так, будто она совершает какое-то важное действие. Давала, вся сияя, и уходила куда-то с палочкой. Видимо, на службу, видимо, в церковь. Мы молча брали яблочко и хихикали за ее спиной, бурно обсуждая свое недоумение поступком взрослого. У нас сильнейший авитаминоз, мы уже два месяца обрываем все сосновые посадки в лесу с новыми побегами, едим всё, что есть можно, – барашки, щавель. А у нее целый сад. Это было непонятно и чудно. Мы бы в один присест десять яблочек съели. Уж лучше бы не давала.
А Крезлап спросил у тракториста:
– Дядь Вань, а научишь меня на тракторе работать?
– Да уж конечно, – ответил он, взглянув на его мать и широко улыбнувшись. – Если тетя Маруся нальет – научу.
Глава 6. Пионерлагерь «Орлята»
Мы так лихо и согласно провели первый мировоззренческий поход с Крезлапом, что мне захотелось пригласить его покататься на машине с отчимом и тем самым поблагодарить и продлить дружеское летнее времяпрепровождение. Одному с отчимом кататься скучно. Со старшим другом было здорово, но это кануло. А здесь по горячим следам продолжить бы наш общий успех.
Мы встали в четыре утра и два часа ехали до автоколонны, чтоб только покататься на машине, чтоб только поглядеть в окно, вобрать в себя все впечатления дороги. Постояли в Сокольниках у ворот автоколонны. Внутрь нас не пустили. Потом выехал отчим на автобусе. Мы сели и поехали как баре. Вот это да!
– Едем отвозить детей в пионерлагерь. Дали путевку.
Дети влетали, рассаживались, громко и возбужденно говорили, слышали только самих себя, ни на кого не обращали внимания, ну, как всегда ведут себя городские. Им же всё даром. И пионерлагерь, и автобус.
– А это чьи? – строгая учительница никак не могла понять, почему у нее расселось в автобусе не тридцать детей, а тридцать два.
– Ну, эти при мне, вы их не считайте, – ответил отчим.
Но она всё-таки пересчитала своих с ведомостью в руках.
А мы, кто прямо, кто исподтишка начали поглядывать друг на друга. Мы – на их фирменные атрибуты принадлежности к лагерю. Нас изумляли пилотки, знамена и дудки в руках, их фразочки – «А где председатель совета отряда?» – «Да там сидит».
Ничего себе, какие должности в таком возрасте. А они глядели – «На каком основании такие, прям с улицы, в нашем специальном автобусе в специальный лагерь? Как-то даже дворово одеты. Кто их сюда пустил?»
Наконец, мы нашли, что им противопоставить. Автобус Горьковского автозавода. В нем вместо двух рядов кресел один ряд полный – сразу за водителем, а второй ряд – на двойное кресло меньше, потому что там дверь. А значит, если мы сидим за шофером, то мы – первые и аналога нам нет. Все остальные – потом. Мы отвернулись от них и упорно смотрели на дорогу.
Они попытались этому противодействовать. Пробовали поиграть в дудки, постучать на барабане, но сопровождающая им это запретила. И все остались при своих. Никто не обижен. Мы отвоевали свое место, а они отвоевали остальной салон. Но каждый надеялся еще раз встретиться и устроить по приезде, как минимум, сатисфакцию. Но в советском пионерлагере не всё так просто. И первоначальный мальчиковый замысел уперся в реальность.
Сначала, съехав с дороги, мы долго кругаляли лесом, а потом остановились у ворот, которые никто не хотел открывать. Сопровождающая, держащая себя очень высоко, быстренько осадила вдруг вспылившего отчима.
– Я свое дело сделал. Вылезайте, я поехал обратно.
– Нет, вы никуда не поедете! А если там никого нет? И может быть, прибежищем на ночь будет только ваш автобус? Пока ворота не откроют, вы будете стоять здесь, как вкопанный! Или за ваше присутствие на автобазе в качестве шофера я не ручаюсь!
Оба выбежали красные из автобуса и разбежались в разные стороны. Сопровождающая побежала узнавать, где тут ближайший телефон, и стала звонить начальнику лагеря.
– Вы директор пионерлагеря «Орлята» московской областной железной дороги? – спросила по телефону строгая учительница.
– Да, а что такое? Кто вы такая, чтобы меня спрашивать?
– Отвечайте по существу! Со мной милиционер, и он всё запротоколирует. Если окажется, что вы виновны в халатности – пойдете под суд! Имейте в виду! Так, по существу: вы директор пионерлагеря «Орлята» московской областной железной дороги?
– Д-д-а…я…
– А где вы сейчас?
– Д-д-ома…
– А почему?
– Я ничего не знал.
– Срочно звоните секретарше, дайте ей нагоняй, и пусть она поднимет вам все входящие бумаги за последние дни.
Потом быстренько кто-то прошмыгнул мимо ворот в проходную, вроде женщина в халате. Через некоторое время в том же направлении пробежал мужчина в телогрейке с бутылкой, а когда от телефона пришла сопровождающая, женщина в халате уже открыла ворота, а мужчина с бутылкой растворился.
Детям разрешили выйти из автобуса, ещё раз пересчитали и, никак не обращаясь к отчиму и возглавив колонну, сопровождающая победоносно вошла в ворота. Сплюнув в сторону от невыговоренной досады, отчим зло и сосредоточенно сел на водительское место, как за штурвал самолета, имея в голове генеральный план. Эта начальствующая шмакодявка заела его личные сорок минут, и теперь надо было употребить всё мастерство шофера-аса, чтобы вернуть их скоростью. Потому что из Сокольников, где автобаза, надо было пешком дойти на последнюю электричку со Ржевки до Подгороднего. Успеть – вопрос его профессиональной чести.
Ну, мы, конечно, сглупили. Нам почему-то захотелось сразу кинуться на задние сиденья, как бы вдохнуть воздух свободы от этого пижонского коллектива, а заодно почувствовать себя на каком-то пиратском корабле, который несется сквозь шторм, пыль,
