Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
– Вот ведро. Потом на него сядешь, – указывая пальцем на ведро. – А сейчас ложись на топчан. Деньги привратнице отдала?
– Да, – не своим голосом ответила она.
– Снимай штаны, – сказала бабка. – Ложись и поднимай ноги.
Влила ей что-то из лоханки и исчезла.
Сначала Лидка подумала – как быстро она исчезла. Потом подумала о себе – что же это я делаю? И вдруг острая пронизывающая боль в животе перебила все её мысли.
Потом бабы на работе говорили – это каустиковую соду льют, какой грязное белье отстирывают.
Она опрометью соскочила и села на ведро. Из нее полило в три ручья. Боль не проходила. Она только успела встать, оглянуться на ведро и заметить в жиже маленькое что-то. Существо не развитое, только половой признак был. Значит, это был мальчик, – подумала она, опять побежала на топчан и легла.
Тут же вбежала старушка и унесла ведро. Лидка перемогалась на топчане до самого вечера и еще некоторое время.
Потом вошла старушка и скомандовала:
– Одевайся, нечего разлеживаться. Ступай домой.
Она шла, как разбитая, и думала: надо хоть в церковь сходить, хоть в Ваганьковскую, и заказать по убиенному, что положено, – заупокойную молитву что ли или сорокоуст.
– Леш, – сказала она мужу и долго не могла произнести ни слова после такого видения.
– Леш, гинеколог сказал: удовлетворитесь тем ребенком, что у вас есть.
– Что-что? – отозвался теперь уже муж.
Он сидел за столом и как раз в это время писал сестре письмо.
– Сказал: что есть – то и берите, на другое не рассчитывайте.
– Да. И что? – не поворачивая головы, опять спросил муж.
– А если хотите – сказал, то только из детдома.
– Да. И как же ты поступишь? – всё еще не поворачивая головы, спросил он.
– Я думаю, что надо за своего браться, который есть. Не до чужих теперь, когда свой неухоженный имеется.
– Ладно. Я тебе давно говорил, что малый не туда двигается. Его надо укорачивать и поправлять.
– Ну хорошо, вот и займись его воспитанием. Я ведь тоже говорила, что мне трудно с ним. Ему мужское общение нужно. А у тебя всё работа на уме. Вот давай, берись за него, воспитывай.
– Да уж придется, а то малый совсем не в ту сторону уйдет, – и опять отвернулся, чтобы писать свое письмо – третье письмо своей возлюбленной сестре. Он давно его хотел написать, но как-то времени не было и не сосредоточишься. Об этом он думал всю последнюю неделю. Почему так происходит? И сейчас о том же думал.
Да, деревенские письма – пышные, большие, многостраничные. По сути – отчеты о посевной и сбору урожая. Плюс приветы родным. А их полдеревни. Наваристо и празднично получается. А что делать человеку, попавшему в город? О чем написать? Если написать, всё объясняя, то никакой бумаги не хватит. Да и не нужно это в деревне.
Вот у меня – работа. Сначала ехать на «Сакко и Ванцетти». Улица такая в городе. Везти им маленькие дощечки. Целый контейнер. Густо пахнут чем-то. По цвету – коричневые, мягкие, мягче нашей липы. Из Африки или из Азии – не знаю, но знаю, что из дощечек будут делать карандаши на весь город, на всю страну. Следующий день – ехать в однодневную командировку в Клин на стекольный завод. Там из местного песка, как мне говорили, делают стеклянное химоборудование. И его полный контейнер надо везти в город.
А на следующий день – послезавтра, значит, – моя заветная командировка в Кимры. Сутки с половиной, ночевка в гостинице оплачена комбинатом. Это за тверскими лесами город. А там – обувная фабрика. Обо всём этом не напишешь. А напиши я – они не поймут, о чем это. А про семью? Да в ней ничего не происходит! И ни опыта, ни вкуса к этому у меня нет.
Поэтому Алексей написал по-солдатски кратко: «Жив, здоров, чего и тебе желаю, дорогая моя сестра. Любящий тебя брат Алексей, сын Михайлов». И заклеивая конверт, подумал: «Давно я ей говорил: лупить его надо. А она всё миндальничала. Правильно, что я помолчал. Сама увидела – без порки нет воспитания. А теперь я за него возьмусь. Давно у меня руки чешутся балованному мерзавчику за капризы горяченьких надавать».
Глава 8. Зови папой
Это была катастрофа. Мать даже не спросила, на каких условиях состоится общение с ребенком, и не заметила, что те полгода, которые они жили нерасписанными на Народной, новоиспеченный муж ненавидел этого плаксу, лентяя и маменькиного сынка, совершенно непохожего на тех деревенских ребят, с которыми ему в тридцатые годы пришлось подниматься и вырастать.
Он не понимал, зачем этот ребенок всё крутится возле матери, домогается то её ласки, то сладкого, и у него давно чесались руки привести весь этот бардак в порядок. Объявить ребенку его место, его обязанности, а коридор положительных эмоций открыть лишь в том случае, если он выполнит всё, что ему сказано. Ведь как устроена жизнь? Два родителя работают на государство, а ребенок должен обеспечивать быт.
Мать побежала сговариваться с Асей, чтобы та подготовила меня к разговору с дядей Лешей.
Ася спросила меня:
– Сколько вы живете с дядей Лешей?
– Наверно, с год.
– И ты его всё дядей Лешей зовешь?
– Ну да.
– Нет, пора уже папой звать.
Я ничего ей не ответил, молча не согласился. Папа, по моему мнению, другое. Нерасторжимое с тобой и неслучайное для тебя.
Ася подтолкнула меня в комнату, где матери не было, а сидел отчим в позе деревенского учителя, в костюме, скрестив руки на животе.
Безо всяких предисловий, как давно выношенное, он сказал:
– Мы с матерью работаем на предприятиях, чтобы заработать на жизнь. А ты должен работать на семью. Лодырничать никому не позволено. В твои обязанности будет входить: первое – принести воды из колодца на Мурмане. В размере одной трети ведра. Второе: каждый день чистить картошку в размере одной кастрюли на всю семью. Третье: подметать полы в комнате, смочив веник водой. А зимой – со снегом. И выбить дорожку. Четвертое: каждую неделю мыть керосинку. Пятое: научиться завертывать портянки. С весны – кормить и прогуливать кур. А я съезжу и куплю поросенка. Его будешь кормить и чистить хлев. Всё, что непонятно будет, – десять раз объясню. Если что будет не сделано – будут применяться наказания.
