Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Растравил я себя в дороге и плакал. Уже опаздывал на свою вторую смену из-за разговоров с ними. А у Дома связи – бездельник Ермак, школьник постарше меня, в овчинном тулупе стоит. Они все там, приезжие из деревни, демонстративно носили тулупы. Как в деревне – так и тут. На работу принимали иногородних – тянуть провода, вот они сюда и приехали. И Дом связи – их общежитие.
Делать ему было нечего. А плачущих он и вообще не любил, поэтому он вышел за калитку и избил меня за то, что я плачу. В смысле – ты что? Не мужик, что ли? Плачешь? Вот тебе горяченьких.
Конечно, я опоздал на урок. Но когда я вошел, у меня было такое лицо, что наша опытная старая учительница не проронила ни слова. Я шел молча через весь класс, а тот, кто стоял у доски, заткнулся, и мне пришлось целый день, не слыша уроков, думать: как теперь вы браться из школы? Потому что битье без сдачи очень заразительно, и Ермаку может понравиться встречать меня и бить дальше. Кто-то должен защитить меня, если я сдачи дать не могу.
Валера – старший друг – не подходил. Он в первую смену. Оставался Крезлап, который сначала, при его появлении в школе, мне не понравился, а в мае, в походе с географом, понравился своим несогласием оставить курганы без объяснений. А в октябре во втором классе в нашем дворе он пытался оттеснить меня от Валеры, и я его толкнул. Была потасовка, но Валера не дал ей развиться. Разошлись ни с чем в разные стороны. А теперь выбирать не приходится. Придется его просить.
На последней перемене говорю Крезлапу:
– Поможешь, если что? А то тут один чем-то недоволен.
Его ответ сразил меня, Что значит человек характерный!
– Конечно, какой разговор!
И мы пошли домой. Никого у Дома связи не было, никто меня не ждал, зато Крезлап был в ударе. Учительница читала нам про крейсер «Аврора». Он сразу подхватил эту тему и начал хвастаться, что его отец на Балтийском флоте служил, чуть ли не на этой Авроре. По времени с революцией это не совпадало, но слушать про отца-героя, который на Балтийском флоте служил, было приятно.
А дальше мы обнаружили, что всё обледенело, и он предложил кататься по Пыльке – дороге по краю дачного поселка. Его хваткость на азартные авантюры мне понравилась. Я предложил санки пятиместные, сварные. Отчим притащил их с работы для дров. Крезлапу навязали младшую сестру, он сбегал за соседом, я взял свое старенькое пальтишко, перешитое из взрослого пальто, и мы чудно провели весь вечер. Крезлап умел рулить ногами и меня научил, и мы до упаду накатались от деревенского курятника и стога сена до Мурмана.
А потом мой друг Крезлап пропал, и мне не у кого было спросить о нем. Неделю или полторы я ходил в школу один. Потом подходит учительница и говорит:
– Отнеси задание Крезлапову, он болеет.
Я пошел. Вхожу в кухню – в глаза кинулось – прямо на противоположной стене – мытые алюминиевые миски. Да! Ведь отец Крезлапа – матрос Балтфлота. Но кок.
Сидит он в исподнем матросском белье – это белые брюки и белая роба – за столом. Над ним рядами висят миски, наверное, как самое драгоценное для инвалида. Снял со стены – и наливай половником. А слева на подоконнике – мытая стеклянная посуда для козьего молока прикрыта чистой марлечкой. Это материно хозяйство.
Я говорю:
– Принес задание.
Он:
– Проходи в большую комнату.
Я прошел. Там улыбающийся нетерпеливый Крезлап со своей младшей сестренкой. Я и ему сказал:
– Вот задание. И что с тобой? – говорю, чтоб учителю передать.
– У меня гланды. Будут делать операцию. Видишь – горло завязано.
Бросил бумажки на стол, и мы стали в салочки играть втроем. Конечно, мельком я увидел каноническую женскую кровать с подзорами, тюлями и подушечками. Даже притрагиваться нельзя. Слева – тахта без знаков отличия, наверно, Крезлап на ней спал. Но самое главное – над ней висела народная картина. А это вот что: собираются фотографии членов семьи, за разные годы, и наклеиваются на большую, в раме, бумагу. Там был, конечно, отец в полной матросской форме и пятилетний Крезлап на белом пони в зоопарке.
А на круглом столе лежала толстая книга старшей сестры Крезлапа. Называлась: «Тихий Дон». Мне показалось – в названии ошибка. Речку нельзя назвать тихой. Она разная – по моему тогдашнему мнению.
Мы начали по кругу гонять в салочки. Вдруг врывается отец и с матерком нас разгоняет. А мне – «Пошел-ка отсюда!»
Я ничего не понял. Меня прислала учительница. Друг затеял игру.
А что тут понимать? Отец Крезлапа – инвалид первой группы. Уже двенадцать лет после войны прошло. Никаких нервов на трех детей не хватает. Одного взял чужого, второго – Юру – сомневался, что от него. Сказал жене – запиши на себя этого ребенка, а будет паспорт получать – я посмотрю. Если увижу, что похож – дам для паспорта свою фамилию. Поэтому до шестнадцати лет Юру звали Крезлапом (по фамилии матери Крезлапова), а с шестнадцати лет вдруг стали звать Глебом (по фамилии отца Глебов). Но старые друзья все равно звали его Крезлапом.
Мать относилась к придиркам мужа стоически. Шестнадцать лет терпела. Ведь квартиру дали отцу как инвалиду первой группы. Большая комната для нее и трех детей, комната лично для него и кухня.
Я пошел домой в недоумении, решил – больше я к ним не ходок – выслушивать такое.
А через две недели, черт меня попутал, смотрю – все собрались у будки Байкала. Я обрадовался, что Крезлап выздоровел, что ему можно гулять и присоединился к нему. Ребята ладили упряжку, хотели сесть втроем в санки, чтобы Байкал их вез. Было ужасно смешно, что они на одну собаку втроем взгромоздились. Все развеселились, и я считал, что могу здесь играть, раз друг выздоровел и я вне их дома.
И вдруг на крыльцо выходит его отец в шапке с поднятым ухом и говорит:
– Подь сюда.
Ничего не подозревая, я подошел к нему.
– Подойди ближе.
И со всего размаха – мне по голове. Кулаком. Я заплакал и опрометью бросился прочь, негодуя на Крезлапа. Тот сделал вид, что ничего не видит. Играл,
