Тиль Гаримму - Андрей Евгеньевич Корбут
— Командует ими Арад-Син. Думаю, сам понимаешь, как он осторожен и опасен. Скажи сыну, чтобы не рисковал, пусть держится от них на расстоянии. Как выяснит точно, куда поехали, пусть немедленно возвращается.
Ашшур-ахи-кар занял один из самых больших двухэтажных домов в городе — из тех, что находились на площади перед дворцом царя Гурди. Наверху расселил всех своих офицеров, многочисленную свиту и слуг, сам же остался внизу, так, чтобы можно было в любой момент вскочить в колесницу, стоявшую во дворе. Даже сейчас, когда враг был повержен, он берегся, потому что знал: опасность надо ждать всегда, а лишняя минута на поле боя может стоить и жизни, и победы. С некоторых же пор он стал замечать, что иные его тайные приказы на поверку оказываются не такими уж тайными. И этот поход лишь подтвердил его подозрения. Перед тем как покинуть Ниневию, он получил приказ двигаться строго на Тиль-Гаримму, не захватывать по пути никаких поселений, не вступать в бой: и для того чтобы сохранить силы, и чтобы не допустить распространения недовольства среди подданных царя Син-аххе-риба в отдаленных провинциях Ассирии. Но что это за война, рассуждал командир царского полка, если ты не вынимаешь меча из ножен, а солдатам приходится себя во всем ограничивать. В результате несколько селений были разорены, многие мужчины убиты, а женщины изнасилованы. Воины Ашшур-ахи-кара действовали в этих схватках подобно стае волков, напавшей глухой ночью на отару овец, — не столько взяли, сколько попортили. Но то, что отняли, командир распорядился целиком отдать своим пехотинцам — тем самым поднимая им боевой дух: как там все сложится впереди, неизвестно, а они свою долю уже получили. Вот только едва они встали под Тиль-Гаримму, как его вызвал к себе царь и, пребывая в хорошем настроении, пожурил за самоуправство, за излишнее рвение и, словно по секрету, сказал: «Как бы осторожен ты ни был, все твои старания напрасны, и благодари богов, что за тебя заступился мой сын Арад-бел-ит».
Но разрываясь между долгом и благодарностью, Ашшур-ахи-кар все-таки выбрал первое, хотя у него и были мысли предупредить принца о приказе, отданном Гульятом.
— Если они поскакали в Ниневию, то вовсе не обязательно провожать их до самой столицы, — добавил Ашшур-ахи-кар. — Лошадей пусть возьмет из моей конюшни. Куда и зачем твой сын отправляется, никому знать не надо.
Он вернулся за стол, сел в кресло и задумался.
Сотник видел: командир обеспокоен необходимостью следить за внутренней стражей, догадывался, что приказ исходит не от него, а от кого-то повыше, и ждал лишь, раскроет он это имя или нет, примет ответственность на себя или переложит на кого-то еще, лишний раз перестраховываясь.
— Передай сыну, что посылает его сам туртан. Чтобы понимал, насколько это важно…
— Да, мой господин.
Вернувшись к своей сотне, Шимшон не сразу нашел Гиваргиса. Все говорили: «Только что был здесь, а куда пропал — неизвестно».
Помог Хавшаба — повел на берег, показал на старый тополь, затесавшийся между зарослями терновника на невысоком холме:
— Там посмотри. Как ты ушел, его обозники с собой забрали.
— Опять в кости играть? — поморщился старый воин.
— Сам знаешь, я ему не указ, — Хавшаба словно извинялся перед другом.
— Ему никто не указ, — резко ответил тот и быстрым шагом пошел к секретному месту.
Кто из его детей был ему дороже? Он никогда не задумывался над такими сложными вопросами. Может быть, потому, что всегда находил в своих детях самое лучшее, данное им родителями, а может быть, потому, что так казалось проще закрыть глаза на их недостатки. Но чего он не понимал, так это пагубной страсти своего сына. Сколько раз уже случалось: вернувшись из похода, Гиваргис оказывался ни с чем только из-за того, что не мог удержаться от игры. Семья у Шимшона была большая. Варда, Гиваргис, Арица и дочь Дияла были у него от покойной Махназ, его первой еще юношеской любви. Лишь после ее смерти он решился взять двух жен, да и то не сразу. Хемда родила ему Ниноса. Шели — Марона и двух дочерей. Гиваргис и Нинос, женившись, отделяться не стали, у обоих скоро появилась дети: пятеро у одного, двое у другого, отчего дом стал напоминать растревоженный улей.
«Но уж лучше бы он жил самостоятельно», — сердился Шимшон, думая о том, что опять придется сориться с сыном, наставляя его на праведный путь.
На этот раз повезло им обоим. Одному — в игре, другому — в том, что он был избавлен от необходимости говорить обидные, хотя и справедливые слова.
Шимшон столкнулся с Гиваргисом, едва вошел в заросли.
По довольному лицу сына нетрудно было догадаться, что этот день оказался для него удачным.
— И здесь меня нашел, — беззлобно заметил сын.
— Ты мне нужен. Пойдем со мной, по дороге расскажу, — сухо сказал отец.
До города, где стояла армия, было не менее получаса пешком. Шимшон, по большей части, молчал. Лишь однажды, посмотрев на солнце, он заметил, что лето обещает быть жарким и сухим и дождей ждать не стоит. С ним такое уже случалось — как только останется с кем-нибудь из сыновей наедине, словно кто заставляет его в рот воды набрать. Наверное, потому, что понимал: они уже выросли, живут своим умом и что бы ты им ни твердил, все попусту.
А сын шел рядом и сокрушался только о том, что на последний кон он не поставил больше серебра: «Знать бы, что выпадет две шестерки подряд!».
Он все же ждал, что отец начнет учить его уму-разуму, мол, хватит играть, довольно нести семье убыток, и прочую чепуху, но родитель молчал, и это сбивало его с толку.
Этой зимой Гиваргису исполнилось тридцать, но выглядел он намного старше. Его курчавая черная борода успела покрыться инеем. Широкое плоское лицо было сильно обветрено, отчего кожа стала напоминать древесную кору. Серые, сильно прищуренные глаза смотрели всегда с вызовом. Изо всех сыновей Шимшона он единственный уступал отцу в росте, да еще почти на голову. И всю свою жизнь Гиваргис доказывал, что сильнее, бесстрашнее, выносливее, хитрее, удачливее своих братьев. Получалось лишь отчасти. Варда всегда одерживал верх в схватках, Арица брал смекалкой, Марона был бесстрашнее.
