Тиль Гаримму - Андрей Евгеньевич Корбут
«Ничего, когда-нибудь я стану командиром кисира, и что вы все тогда скажете!» — сгоряча пообещал он как-то на домашнем празднике.
Шимшон почему-то вспомнил эти слова именно сейчас и подумал, что если у кого и есть шансы осуществить свою мечту, так это у него. Гиваргис уже сейчас был лучшим десятником, лучшим разведчиком и, скорей всего, станет сотником, когда отцу придется уйти со службы.
«Взять ту же историю с этой рабыней, — размышлял отец. — Варда, что бы он там ни говорил, а растаял. Мягок он слишком для сотника. Далеко ему до Гиваргиса, ой как далеко».
Шимшон рассказал сыну о поручении Гульята, только когда они вошли в город, при этом ни словом не обмолвившись об Ашшур-ахи-каре, и, прощаясь, напутствовал:
— Не геройствуй. Туртан хочет знать, в каком направлении они отправились. Как убедишься, куда едут, тут же поворачивай назад.
***
С Арад-Сином отправились десять человек. Провизии — солонины и овсяных лепешек — взяли на четыре дня. Воды же по одной фляге, ведь в пути все равно надо было останавливаться, поить лошадей. Выехав в сторону Ниневии, они вскоре повернули на север, сделали круг и поскакали на восток, туда же, куда ушла разведка Гульята. К концу дня, когда степь осталась за спиной, а справа и слева поднялись покрытые густым лесом горы, им удалось обнаружить следы разведчиков, нагнать их и приблизиться на расстояние, которое при желании можно было преодолеть за полчаса езды. Арад-Син подозвал Фархада, своего десятника, рослого сурового ветерана со шрамом через все лицо с правой стороны.
— Держимся за ними.
— Нам бы привал сделать.
Арад-Син посмотрел на сгущающиеся сумерки, на взмыленных лошадей и согласился:
— Хорошо. Костер не разводить. Выставить посты. Вперед вышли лазутчика, пусть подберется поближе, осмотрится и возвращается. Они тоже скоро станут привалом.
Лазутчик скоро вернулся, рассказал о том, что увидел:
— Спокойны. О нас не помышляют, — и добавил с ухмылкой, говорившей о том, что он не разделяет беспечности разведчиков: — Мясо жарят…
— Ступай, отдохни, — кивнул ему Арад-Син, сам же подошел к задремавшему под деревом десятнику, присел рядом, стал трясти за плечо. — Фархад, Фархад…
Но когда тот, открыв глаза, попытался встать, командир удержал его:
— Нет, нет, лежи. Шахрам вернулся, говорит, разведчики костер развели, ни о чем не беспокоятся. Что скажешь? Ты ведь Ахикара знаешь. Может, заподозрили что, нас выманивают?
Ахикар, командир разведчиков Гульята, и Фархад когда-то служили в царском полку. Потом оба попали в конную разведку, оба десятниками, иногда даже вместе ходили на задание. Товарищами они никогда не были, хотя и относились друг к другу уважительно. Фархада как лучшего следопыта очень скоро забрал к себе Арад-Син. Ахикар же, оставшись при туртане, стал у него первым командиром, отважным, решительным, осторожным, самым разумным.
Фархад был озадачен:
— Чтобы Ахикар вел себя так безрассудно? Ума не приложу… Разве что у него несварение желудка. Вот и потянуло на горячую пищу.
— Боюсь, как бы он нас не заметил. Нарочно делает вид, что беспечен, а сам за нами следит, — предположил Арад-Син.
— Как по мне, слишком мудрено, даже для Ахикара.
— Вот и проверим. До полуночи отдыхай, а там возьми того же Шахрама и давай-ка походи вокруг нас.
Отдав такой приказ, командир отправился спать. Растолкав стражников, лег между ними, чтобы согреться, — в горах ночью было свежо, — да еще закутался в плащ. Засыпая, он думал о жене и сыне, а еще о том, что пора бы ему устроиться на место поспокойнее, чем нынешнее.
«Все-таки уже не юноша давно, да и дети вон пошли, — заговорила в нем гордость, — не расти же им без отца».
Женился Арад-Син еще совсем молодым, по воле отца, невесту до свадьбы не видел и долгое время был к ней безразличен. Можган[80] была тихой, ласковой и очень доброй. Спустя полгода после их свадьбы она подобрала в их саду подбитую голубку, принесла в дом, стала за ней ухаживать. Его это тогда страшно взбесило: он пришел со службы, уставший, злой, им был недоволен Набу-шур-уцур, разбил своему первому помощнику лицо, а тут эта нелепая никчемная птица! Арад-Син вырвал голубку из ее рук, бросил на пол, принялся топтать ее, как будто недостаточно было одного раза, чтобы убить это хрупкое создание. Можган замерла, заплакала, а потом отступила на шаг, качнулась и вдруг упала, сама. Он ведь даже не трогал ее. Арад-Син развернулся, ушел на свою половину дома, и в тот день жену больше не видел. Утром его разбудила старая сварливая рабыня, которую он терпел только потому, что она лечила всю его семью: и отца, и мать, и братьев, и сестер, — разбудила, бросив ему в лицо окровавленный лоскут ткани, со словами: «Получи, это все что осталось от твоего ребеночка. Не будет у твоей жены больше детей».
С тех пор прошло десять лет. Все, кто не понаслышке знал, что такое внутренняя стража, боялись одного имени Арад-Сина. Даже Набу-шур-уцур порой испытывал оторопь, когда видел, к каким пыткам прибегает его подчиненный. Помимо этого, он был полезен и во многом другом: найти нужного человека, выведать о планах врагов, склонить к заговору кого-нибудь из неблагонадежных сановников, чтобы потом за это их и уничтожить, превратить убийство в несчастный случай — ко всему этому Арад-Син имел самый настоящий талант.
Можган стала его единственной слабостью. С того самого дня, когда она потеряла ребенка, дом стал для него священной обителью, лишь здесь он чтил богов и боялся их гнева. Слово «любовь» для него было незнакомо, но он заботился о жене так нежно, так трепетно, так искренне, что даже сварливая рабыня забыла о его прегрешениях и стала относиться к нему с почтением, чего от нее нельзя было добиться долгие годы.
«Дом, полный счастья, — часто с грустью говорила об их семье Можган. Она смотрела в его непроницаемые глаза и уговаривала: — Возьми себе вторую жену. Зачем тебе такой пустоцвет, как я?!»
Он гладил ее своей сильной грубой рукой по волосам, обветренными губами целовал в лоб и нос, сиплым басом успокаивал: «Мне никого, кроме тебя не надо».
Когда она забеременела,
