Её скрытый гений - Мари Бенедикт
— Я возглавила команду в департаменте профессора Рэндалла. Возможно, вы о нем слышали. Вместе с другим ученым, мистером Бутом, они изобрели магнетрон, который во время войны помогал обнаруживать подлодки и бомбардировщики противника по ночам.
— Ты этим будешь заниматься, Розалинд? — в легком ужасе спрашивает мама. — Разрабатывать оружие? Я думала, ты против гонки вооружений, в которую ввязались Англия, Америка и Россия.
— Я против, мама, — говорю я, удивленная тем, что она вообще помнит о моих взглядах. — Моя работа не имеет ничего общего с войной. Свои навыки рентгеноструктурного анализа, полученные во Франции, я применю к биологическому материалу.
Папа удивленно и насмешливо изгибает бровь.
— Похоже, ты решила переключиться физической химии на биологию. Поменять фокус, когда ты столько усилий вложила в физическую химию? — говорит он с любопытством и скепсисом. — Зачем, Розалинд? Наука не даст тебе ни семьи, ни веры. А именно они важны, они навсегда.
Боковым зрением я вижу, как Урсула потешно закатывает глаза в ответ на эти, так часто звучащие, слова, и ее юмор успокаивает меня, гасит гнев. Вместо того чтобы в миллионный раз спорить с отцом о науке, семье и вере, я решаю рассказать небольшую историю.
— Действительно, зачем? Слышал ли ты о Шредингере? — спрашиваю я. Он отрицательно качает головой, и я продолжаю: — Эрвин Шредингер — физик, получивший Нобелевскую премию, но я хочу рассказать вам об опубликованной им книге «Что такое жизнь?». Шредингер пишет, что нам пора перестать думать о науках как об отдельных областях знания, пришло время понять, что науки пересекаются — например, можно рассматривать живую материю через призму физики. В конце концов, разве тела не состоят из молекул и атомов? Расшифровав их структуру, мы могли бы лучше понять биологические организмы. Если подходить с этой точки зрения, то жизнь, воплощенная в живых существах, в том числе людях, — это физическая материя, которая что-то делает: ест, пьет, дышит, живет по законам физики. И что интересно, жизнь — это еще и передача генетической информации, каким-то образом записанной в нас как в биологических организмах. Посмотрите на нас. — Я жестом обвожу сидящих за столом — себя, маму, папу, Колина и Урсулу. — Колин как-то получил нос Франклинов, Урсула — глаза Франклинов, а я — твою любовь к спорам.
Все смеются над этой расхожей правдой. Папино лицо смягчается, и, хотя мои слова трогают его, задевают то юношеское в нем, что считает науку священным поиском истины, он не откажется от своей роли строго отца.
— Звучит очень мистически и очень по-французски.
Я не обращаю внимания на его комментарий, продолжаю говорить и с каждым словом понимаю, что меня все сильнее увлекает порученная мне научная задача.
— Итак, отвечая на твой вопрос, папа, «зачем» я работаю. Я буду исследовать, как жизнь воспроизводится в бесконечных, видимых нами вариациях, как жизнь продолжается, а не заканчивается вместе с организмом, когда он умирает. Папа, наука, которой я буду заниматься, — это изучение самой жизни.
Глава семнадцатая
30 января 1951 года
Лондон, Англия
Я возвращаюсь в свою лабораторию после обязательного инструктажа по технике безопасности, сквозь окна пробивается тусклое солнце, оно на удивление хорошо освещает комнату. И все-таки Королевский колледж — далеко не labo с ее высокими потолками и просторным, ярко освещенным залом, где хватает места для двадцати исследователей, одновременно ведущих каждый свой проект, а за всем этим наблюдает Жак. Хватит, говорю я себе. Если я принимаю собственное призвание, о котором объявила папе, и предстоящую жизнь в Лондонском Королевском колледже, пора перестать сравнивать свою новую, и многообещающую, ситуацию с прошлой, недоступной. Нельзя стремиться к несбыточному, нужно проложить новый путь.
Что может быть более новаторским, чем применение моих знаний и навыков физика-химика к квинтэссенции биологического материала, спрашиваю я себя. Что может быть прогрессивнее, чем принять вызов Шредингера? Всего за пару недель, проведенных в Королевском колледже, мне стало понятно, почему Рэндалл хочет сосредоточиться на этом захватывающем исследовании, как бы он ни сформулировал задачу. Не хотелось бы только участвовать в гонке. Торопиться ради того, чтобы опередить других — неверный мотив для научной работы.
Прикрепив к лабораторному халату дозиметр, устройство для отслеживания радиационного воздействия, выданное мне на тренинге, я поворачиваюсь к Рэю Гослингу, моему ассистенту. Он рассматривает эскиз наклонной микрокамеры, который я недавно нарисовала. Я надеюсь, что такой подход позволит получить снимки с необычных ракурсов и беспрецедентные изображения.
— Что думаете?
— Я думаю, это чертовски великолепно! — оборачивается он ко мне в восхищении.
У меня, видимо, брови на лоб поползли от его слов, потому что он тут же восклицает:
— Простите!
— Пожалуйста, не извиняйтесь, Рэй. Я долго работала в лаборатории, полной чертыхающихся французов. Они не следят за языком из-за присутствия женщин, — со смехом отвечаю я, и это его успокаивает. Я не хочу разводить с Рэем церемонии, хочу поделиться с ним тем чувством товарищества, которое довелось испытать мне. И не хочу, чтобы мой пол этому мешал.
— Не потому, что вы женщина, — говорит он, краснея на последнем слове. Забавно, что ученый, к тому же врач по образованию, может так стесняться, когда речь заходит о базовых биологических различиях. Я и сама такая.
— Нет? — со смешком уточняю я.
— Это потому, что вы такая респектабельная.
Что? Я сражена. О чем он, черт возьми? Я ничего рассказывала ему ни о своей семье, ни о ее истории; хотя нас учили гордиться своими еврейскими корнями и успехами семьи Франклин, но также нас учили молчать об этом.
— Ваша речь выдает, где вы выросли. Вы даже учились в школе Святого Павла, — говорит он. — Вы практически аристократка. Из-за этого я стараюсь следить за языком.
Не знаю, что и думать. Во Франции мое социальное положение было неважно из-за статуса иностранки, так что я давно уже не задумывалась о классовых различиях, пронизывающих английское общество. Но без сомнения, в моей лаборатории их быть не должно. Я хочу свободно и комфортно обмениваться идеями и продуктивно работать.
Впервые в жизни я придумываю, как пошутить, чтобы разрядить обстановку и избежать повторения подобной ситуации в будущем.
— Черт возьми, я не хочу, чтобы ты так держался со мной, — улыбаюсь я.
Пораженный Рэй хохочет:
— Боже, от вас это звучит уморительно. Вот уж не думал, что услышу такое из ваших уст.
— Может, больше и не услышите, — смеюсь я вместе с ним. — Но я не хочу, чтобы вы обдумывали каждое слово из-за подобной чепухи. Мы охотимся за
