Тиль Гаримму - Андрей Евгеньевич Корбут
Син-аххе-риб усмехнулся:
— Угадал. Пригнал два табуна царскому казначею, а он после взятия Тиль-Гаримму их брать не хочет. Придется в Сирию теперь вести.
— Это плохо. Дороги сейчас опасные. Ходят слухи — киммерийцы повсюду. От них и на конях не уйдешь.
— Киммерийцы, говоришь? Царю бы только со своим двором разобраться, а с киммерийцами он как-нибудь справится.
— Слышал что?
— Так, сплетни да слухи. Ты как будто не слышал…
— Лгут, наверное.
Воин был непрост. Одно дело говорить о семье, другое — сплетничать о царе.
— А у тебя большая семья? У бедуинов и жен много, и детей.
— Большая… Гарем большой. Но жена все равно одна.
— Это я понимаю. Какой с молодой жены толк…
— Вот-вот. Конечно, и сыновья, и дочери есть... И все хотят наследства, все рвут на части. От этого и устал, — признался Син-аххе-риб. — Поэтому сам гоню табуны на продажу. Дома стены давят.
— Бедуины разве не в шатрах живут? — подметил воин.
— В шатрах, в шатрах… с казначеем сегодня говорил, его слова, — исправил свою ошибку царь. — А ты не устал воевать?
— Я так скажу. Пять лет назад я ровно год дома просидел. Думал, и правда — хватит. Сыновья-то все равно служат. Хозяйство держится. Да невмоготу стало. Сколько раз со смертью в бою встречался — и ничего, а тут в четырех стенах… умереть от старости побоялся. Как ты сказал? Дома стены давят? Оно и правильно. В общем, снял со стены оружие и вернулся в царский полк. Пока меч могу держать, никуда не уйду. А дети… Что я им дам, то им и будет. Пока я хозяин этой семьи, я и решать буду, где и как им жить. Это я для них и царь, и бог.
— Как твое имя?
— Шимшон.
— А я Бадр. Если будешь в чем-нибудь нуждаться, спроси обо мне у начальника царской стражи, он всегда знает, как меня отыскать. Чем смогу — помогу.
Бедуин поднялся, за ним его верный слуга.
— Возвращаемся, — тихо произнес Син-аххе-риб.
Он почувствовал, что стал сильнее.
Он поверил в себя и теперь знал, как будет жить дальше.
Ночь начиналась в тридцати шагах от костра. Растворившись в ее сумерках, царь и его спутник свернули к полуразрушенной школе, находившейся в двух кварталах от дворца. Это был пятый дом по левой стороне улицы. Там начинался потайной ход, которым они воспользовались.
Когда поравнялись с четвертым домом, постельничий безо всякой причины остановился, словно почувствовал что-то.
— Мой господин, мы можем вернуться во дворец через главные ворота?
— Нет. Идем, — сказал царь, а сам подумал: «Я устал, мой верный Чору, и хочу спать. А так нам придется сделать изрядный круг».
В пяти шагах от них, через улицу, среди развалин в это время прятались двое.
— Подай сигнал. Это они. Не дайте им уйти, — прошептал голос на арамейском наречии.
Вход в эддубу[75] был привален сорванной с петель тяжелой дверью. Чору осторожно приподнял ее, позволяя протиснуться царю, и торопливо проскользнул следом.
Внутренний дворик в форме правильного параллелепипеда, закрытый с улицы глинобитными стенами, был ярко освещен лунным светом. Тени прятались в доме, под навесом, в подвалах и закоулках, терпеливо поджидая, что облака придут им на помощь и вернут ночи ее подлинное лицо. Воздух дышал едким запахом гари, перебивавшим все остальное: и душистый степной аромат, и человеческий дух, и зловоние от гниющей плоти, и смрад от сожженных трупов. Тишина была странной, как грубое домотканое покрывало, в чье нутро прихоти ради вплели разноцветные нити: то ее разрывало ржанье осла или мула, то крики боли, невыносимых мук, то далекое эхо песен, то непотребные ругательства, то жалобный плач выпи…
Птица прокричала уже дважды. Син-аххе-риб подумал, что она всегда приносит ему удачу, но верный Чору поднял руку, призывая царя остановиться. Не к месту здесь эта выпь — она ведь тишину любит, покой. А какой покой в городе, где идет гулянье? Откуда здесь взяться выпи?
Син-аххе-риб начал проявлять нетерпение. Чего они ждут? Смело шагнул вперед и в то же мгновение услышал стон тетивы. Сколько раз ему приходилось слышать этот звук на поле битвы или охотясь в горах, но никогда еще он не был таким пугающим.
Чору прыгнул сверху, повалил царя на землю, накрыл своим телом.
Стрелы, одна за другой, вонзились ему в спину и в шею.
От дома к ним рванулись две тени. Еще две перемахнули через забор. Чору успел подняться. Истекающий кровью, едва стоящий на ногах, он ударил мечом ближайшего убийцу в грудину. Клинок скользнул по кости вправо и застрял между ребер. Выдернуть его уже не хватило сил.
Второй убийца подсел под царского постельничего и одним взмахом распорол ему живот. Чору упал на колени — и потому что не было сил устоять, и потому что только так смог подхватить с земли меч поверженного противника. Следующий удар он отразил, завязал короткий бой — небольшая передышка для его царя.
Он видел, что Син-аххе-риб тоже сражается, оказавшись сразу против двоих врагов, и пятится к стене, чтобы никто не зашел ему за спину.
Даже теряя сознание, Чору продолжал бороться, несмотря на то, что выронил меч, и уже стоял на коленях — ему удалось вцепиться во врага обоими руками, повиснуть на его одежде, сковать движения. Говорят, что мертвую хватку не разжать никакими клещами.
Всего мгновение отделяло постельничего от смерти, когда противник вдруг пошатнулся и упал навзничь: чье-то копье пригвоздило его к земле.
Это был Шумун. С яростным криком он налетел со спины на убийц, сражающихся против царя, оглушил рукоятью меча одного, отсек ногу по колено другому.
Оглядевшись, начальник царской стражи перевел дыхание. Поклонился царю.
— Никуда от тебя не деться, — вкладывая свой Нергал в золотые ножны, хладнокровно заметил Син-аххе-риб. — Выследил меня?
— Мой господин, — извинялся и снова кланялся Шумун.
— Ты вовремя подоспел, мой верный друг. Позаботься о Чору. Отдай его моему врачу. Если
