Тиль Гаримму - Андрей Евгеньевич Корбут
Взрыв хохота заставляет улыбнуться даже Син-аххе-риба. Как же хорошо здесь! Еще прошлой ночью эти воины были на волосок от гибели, а сейчас они смеются над собственными страхами, потому что эта война для них уже окончена. Для всех, кроме него. Все, на что он имеет право, — это короткие передышки для сна и еды… Хотя после того, как пять лет назад его пытались отравить на пиру, он перестал получать удовольствие и от этого. Вспомнив, что здесь можно есть без опаски, царь вдруг почувствовал, как голоден, и тихо сказал на сафаитском диалекте своему верному Чору, чтобы тот передал вина и мяса.
— Кто бы мог подумать, что у меня такой геройский сын! Я чуть с лестницы не свалился от счастья и гордости. Потом смотрю — а он наверх этак нехорошо смотрит. Как пес, нацелившийся на сахарную кость, которую того и гляди у него отымут. Проследил я за его взглядом, а там… ну, если не туртан, так рабсак вражеский, наверняка. Доспехи с позолотой, шлем с позолотой, меч сверкает… Но ведь и рубит им налево и направо! Куда там моему Арице. Смотрю — и думаю: все, потерял сына. Сейчас сойдутся лицом к лицу…
Увлекшись ужином, Син-аххе-риб упустил нить увлекательного рассказа, а когда снова прислушался к разговору, оказалось, что Арица уже обзавелся дорогими доспехами и оружием и теперь яростно отбивался от наседавших на него горожан.
— Дошло до того, что добрая половина защитников стены перебралась к башне, чтобы одолеть убийцу их командира. И ведь на помощь к нему никак не пробиться! Место узкое, он потому еще и держится, но движения стеснены добычей. А сзади прямо к стене подходит крыша казармы. Я ему и кричу: «На крышу! Бросай все! Уходи!» И что вы думаете?... Он так и сделал. Только не сам прыгнул, а побросал на крышу и доспехи, и шлем, и меч. Тут как раз его и достали. Один копьем проткнул, в бок ранил, другой — меч выбил да чуть руку не отхватил, третий, здоровый как бык, с секирой, щит расколол натрое. Арица без оружия лежит на спине, теперь как черепаха, спорить трудно, и, наверное, уже общается с Нергалом, выговаривает тому, почему он забрал у него такие ценные трофеи, как тут на стену взбирается еще один добытчик. Думаете, моего парня спасать? Какой там! На крышу нацелился. Но для этого надо же сначала хотя бы этих троих одолеть. И первого не прошел. А сзади другой сюда рвется, за ним третий, четвертый. Целая очередь! Луна полная, доспехи под нею как зеркало сияют. Вот все сюда и ринулись. Об Арице, конечно, забыли. Там уже не до него. А он отлежался, перебрался спокойно на крышу и все забрал.
— Как он убил этого рабсака? Ты внимательно слушал? — спросил Син-аххе-риб у Чору.
— Да, мой господин. Этот Арица швырнул в него свой щит, да так удачно, что тот краем перерезал ему шею.
— Да он счастливчик. Таких вот смельчаков и берегут боги.
Царь внимательнее присмотрелся к герою рассказа. Скуластое лицо — от отца, глаза и нос, наверное, от матери: есть что-то в них женственное. Среднего роста и хорошо сложен, хотя такому в бою больше не на силу надо полагаться, а на умение и смекалку.
Он отдыхал на циновке, укрывшись плащом, немного в стороне от костра, улыбался снисходительно, у ног лежали дорогие доспехи. И в самом деле не великан, но уверенности в себе не занимать, делает вид, что дремлет, но стоит кому-то сделать замечание на его счет, все равно лестное или не очень, осторожно приоткрывает один глаз, чтобы оценить и запомнить чересчур говорливого приятеля.
— Скажи Арад-бел-иту, чтобы нашел его. Он ему пригодится.
Син-аххе-риб верил своему чутью. Он когда-то сам во время царствования своего отца возглавлял разведку Ассирии и нередко лично подбирал себе лазутчиков.
Старый воин, по-видимому, устал болтать языком и безо всякого сожаления уступил место рассказчика молодому аконтисту, для которого это сражение было первым и оттого самым запоминающимся. Впрочем, тот вызвался не сам. У него в насмешку спросили, убил ли он кого-нибудь сегодня, а он увлекся и принялся всерьез доказывать, что бился наравне со всеми. Ему поддакивали, потихоньку улыбались, но даже не думали перебивать. Он выжил в этом первом своем бою, это было лучшей его наградой и доказательством настоящей, а не напускной храбрости.
Син-аххе-риб подсел к старому воину поближе. Невысокий, но широкоплечий, он казался почти квадратным. Оружие и доспехи аккуратно сложены и спрятаны под походным покрывалом. Простая льняная рубаха и привычные для ассирийских воинов штаны, только украшенные поясом с потрепанной бахромой. Борода ровно пострижена и тщательно ухожена, волосы заплетены в толстые косы. Суровое обветренное лицо обезображено четырьмя глубокими шрамами, еще один идет через всю шею, как будто однажды ему пытались отрубить голову, а потом пришили. Правого уха не было вовсе.
— Давно воюешь? — спросил Син-аххе-риб. — Откуда эти отметины?
По обычаю за праздничным столом все были равны и дружелюбны, и ассирийский воин не видел ничего дурного в том, что этот бедуин завязал с ним беседу. К тому же в глазах аравийца он прочел и живой интерес, и усталость от прожитых лет. Они были примерно ровесниками, и это тоже сближало.
— Этот, самый длинный, — он и самый первый, — воин коснулся шрама, идущего через лоб и правую щеку, — мне его подарили во время осады Самарии[71]. Секирой.
— Это ведь… лет сорок назад?
— Да, наверное… Второй, — он показал на короткий, но глубокий шрам пополам разрубивший его нос, — от стрелы, при взятии Харкара[72]. Третий, тот, что около виска, я получил почти через десять лет после этого, в походе на Эллипи[73]. Тоже от стрелы. Ну а четвертый — в Иерусалиме[74], от меча.
— А тот, что на шее?
— Аркан. Пять лет назад, сопровождали царского посланника к бедуинам, тут на нас и налетели. Из двадцати человек я один уцелел. Аркан на шею, к коню меня привязали, и давай по барханам за собой тащить. Поэтому и бросили — думали, что мертв…
Ветеран вдруг рассмеялся:
— А вот про ухо рассказывать не стану — глупо вышло.
Выпили вина. Син-аххе-риб снова поинтересовался:
— Хозяйство хоть нажил, за сорок лет?
— За царскую службу хорошо платят.
