Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
— Тебе чего?
Соан замялась.
— Госпожа, у меня мама заболела...
— И ты пришла снова отпрашиваться! Заболела — поправится. Нечего тебе без конца бегать домой.
— Но, госпожа, я с Нового года еще ни разу не была дома...
Дат поправила волосы и, довольная результатами, продолжала смотреться в зеркало.
— Подай креповое платье. Ладно, сходи. Но чтоб завтра рано утром была здесь. Слышишь! Смотри, если приеду, а тебя не будет...
Соан подала платье и продолжала стоять.
— Чего стоишь? Чего тебе еще?
— Госпожа, я хотела попросить...
Дат, точно ужаленная, резко повернулась к Соан.
— Ты смеешь просить еще что-то?! Да ты знаешь, что та фарфоровая чаша, которую ты недавно разбила, стоит столько, что твоего жалованья за год не хватит, чтобы расплатиться за нее. Убирайся!
Не проронив ни звука, Соан повернулась и пошла к двери. Но тут, очевидно передумав, хозяйка вдруг остановила девушку и стала рыться в кошельке.
— Вот тебе пять су от меня, купи что-нибудь своим ребятам. От меня, слышишь! А что касается денег, то сама подумай: ведь твоя мать еще ни одного донга не возвратила с тех пор, как заняла у меня. Ну, хватит. Спустись вниз, скажи повару, пусть даст тебе чашку риса, поешь и иди, да возвращайся пораньше.
Когда Соан ушла, хозяйка, умиленная своей добротой, снова принялась за туалет. Наклонясь в сторону, приподняв рукой край платья и привстав на носки, она репетировала движения ритуального танца.
Секретарь Тионг осторожно заглянул в дверь.
— Госпожа, машина подана.
Зажав в ладони монетку, Соан спустилась в помещение для прислуги. Увидев ее расстроенное лицо, тетушка Дон поспешила к ней.
— Что случилось?
Соан молча показала ей монету. Та сразу догадалась, в чем дело. Долг в пять донгов, которые мать Соан заняла несколько лет назад, ежемесячно плодил по два с половиной хао нового долга. И это при том, что «добрая» госпожа потребовала всего пять процентов. За работу у господ Соан положили в месяц три хао и питание. Если вычесть из них два с половиной хао в уплату процентов, то от заработка оставалось пять су, которых едва хватало, чтобы рассчитаться за одежду, разбитую посуду и прочее. Так что, если бы Соан проработала у них всю свою жизнь, она все равно не смогла бы скопить ни су, чтобы расплатиться с этим злосчастным долгом. Тем более что в долговой расписке значилось не пять донгов, а пятнадцать.
— Ладно, дочка. Как бы жестоки ни были люди, помни: есть боги, они не оставят нас!..
И тетушка Дон, развязав пояс, где хранились ее жалкие сбережения, протянула Соан хао и несколько монеток в полсу. Видя, что та не решается взять деньги, она сказала:
— Бери, бери, это маме. Болезнь никого не минует.
У Соан покраснели глаза. А тетушка Дон торопила:
— Ладно, иди скорее. Пойдешь мимо рынка, не забудь купить чего-нибудь ребятам...
Как только тяжелые, обитые железом ворота остались позади, Соан почувствовала себя так, словно вырвалась из тюрьмы. С каждым шагом, отдалявшим ее от этих ненавистных ворот, на душе становилось легче. Глаза Соан ожили и заблестели, щеки зарделись румянцем, а живительная сила, та, что всегда отличает молодость, рождала у Соан робкое ощущение радости, которая пела и рвалась наружу.
По обеим сторонам дороги шелестели рисовые колосья. Порывистый осенний ветер, пробегая по полям волнами, пригибал их к земле, а они, тесня друг друга, упрямо вставали и, качая головами, перешептывались: «Смотрите, это же Соан! Она идет домой!..» По небу быстро неслись белые, как вата, облака. Они глядели вниз и кричали друг другу: «Сегодня Соан отпустили домой!» Соан шла быстро, от радости она ног под собой не чуяла. Из месяца в месяц, из года в год шли и шли однообразные дни, Соан не выходила за пределы кухни и мощенного кирпичом двора, и нечасто удавалось заглянуть за высокие стены, отгораживающие от нее внешний мир. Она не могла ни шагу ступить, ни слова сказать так, как хотела. А вот теперь она может идти куда угодно, в любую сторону, может смеяться, петь, танцевать, и никто не запретит ей этого! С каждым шагом ноги уносили ее все дальше от тех, кто приказывал ей, ругал и бил ее, для них она была ниже их породистой собаки. Теперь же она стала прежней Соан, у которой есть любящая мать, братья, сестры. Ноги Соан летели, почти не касаясь ухабистой дороги, унося ее все дальше от страхов, обид и унижений.
На рынке Соан купила несколько банок риса и на одно су конфет для Хюе и Бау. За баньяном, у пагоды Гань, она свернула на знакомую дорогу к себе в Тяо. Сразу же за деревьями, что выстроились вдоль дороги, мелькнула река. Впереди, в тени деревьев, шли две девочки. Короткие штанишки, длинные прядки волос, схваченные на затылке латунными заколками, в руках чернильницы, под мышкой тетради. Они шли медленно и о чем-то болтали. Это были, по-видимому, ученицы начальной школы, что стояла на краю села.
Соан прибавила шагу и, когда поравнялась с девочками, улыбаясь, спросила:
— Что это вы так медленно идете? Не боитесь, что учитель накажет?
Девочки, словно по команде, подняли на Соан глаза и с улыбкой переглянулись. Соан сделала строгое лицо.
— А ну-ка, скажи мне вот ты, что с ямочками на щеках, ты, наверное, хохотушка? А ты, видно, попрыгунья, ножки-то у тебя как у кузнечика.
Девочки едва удерживались от смеха. Соан обратилась к «ямочкам на щеках».
— Как тебя зовут?
Та, засмущавшись, отвернулась.
— Не знаю.
— Как это ты не знаешь! Зачем же ты обманываешь? Ну, а тебя как зовут?
«Кузнечик» оказалась посмелее.
— Меня зовут Тхеу.
Тут девочки весело рассмеялись и, словно две пичужки, разом вспорхнули и улетели. Отбежав на несколько шагов, «кузнечик» обернулась и крикнула:
— А ее зовут Хиен!..
И маленькие фигурки исчезли за деревьями.
Дома никого но было, только пес Ванг, не признав Соан, набросился на нее с угрожающим лаем. Отбиваясь от него, Соан громко позвала:
— Хюе, Хюе! Где ты?
Пес продолжал бросаться на Соан.
— Ванг! Да что с тобой, Ванг!
Пес немного успокоился, но все же продолжал негромко рычать. Соан повернулась в сторону реки:
—
