Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Словно угадав мысли дочери, тетушка Муй тихо добавила:
— Если она будет плохо обращаться с ним, заберем его обратно. А так и от дома недалеко и что-нибудь все-таки заработает, мне облегчение. Даст бог, перебьемся год-другой, скопим деньжат, расплатимся с долгами и выкупим тебя.
Только теперь Соан стало ясно, на что рассчитывала мать, намереваясь отдать Ка в люди. Но мать ошибалась. Соан хорошо знала, что хозяин и не подумает отпустить ее. Да и удастся ли им вообще когда-нибудь скопить те пятнадцать донгов, что числятся за ними в долговой расписке! Нет, видно, придется всю жизнь страдать в этом зверином логове! Обида и гнев душили Соан. Сколько ей пришлось испытать! Горький комок подступил к горлу. От обиды и боли ей хотелось кричать на всю деревню, плакать, кататься по полу. Но она продолжала сидеть неподвижно, с плотно сжатыми губами, с выражением упрямой воли на лице.
Наконец все улеглись. В камышах засвистел ветер. Становилось прохладно. Накрывшись циновкой, Соан лежала, прижавшись к матери, и ей вдруг показалось, что она снова стала маленькой девочкой. Как там сейчас Мам и Ка? Бродят, наверно, в холодной воде... И, вспомнив про Мама, Соан еще раз пожалела, что не удержала его, не предложила остаться у них посидеть... Ведь завтра ей возвращаться в хозяйскую усадьбу. Сколько месяцев ждать этой встречи и даже не поговорить! Ведь предложи она ему остаться, он сразу бы согласился. Она-то знает! Но если бы она осмелилась, она бы потом провалилась со стыда. Даже сейчас, только подумав об этом, Соан почувствовала, как краска заливает ей щеки.
Ветер не ослабевал, напротив, стал, кажется, еще сильнее. Хюе и Бау крепко спали. А Соан снова, как в детстве, стала мечтать. Вот через несколько лет они расплатятся с Кханем и она вырвется из этого проклятого дома. Она вернется к своим и будет помогать матери по хозяйству, смотреть за детьми. Ну, а Мам? Как она будет с ним? При этой мысли Соан опять почувствовала, что краснеет... Она смущенно рассмеялась, обхватила мать за спину и, как в детстве, закинула на нее ногу.
— Тоже мне малышка! — забормотала та спросонья. — Навалилась, думаешь, легко матери!
X
Рисовые колосья на полях налились, потяжелели, пригибая к земле тонкие стебельки. Дни стояли ясные, погожие, но как-то в полдень задул такой горячий, порывистый и влажный ветер, что стало трудно дышать. Черные тучи, скопившиеся над морем, бросились на сушу и, обгоняя друг друга, в одно мгновение закрыли черной пеленой все небо. Ветер с каждой минутой все крепчал, будто кто-то гигантским веером махал над морем. Под порывами ветра волновались рисовые поля, стлался камыш, с тревожным шуршанием в саду бились рваные листья бананов, гнулись ветви деревьев, природа и люди в страхе ждали надвигающуюся грозу.
По реке заходили волны с серебристо-белыми гребешками. По волнам, то исчезая, то вновь появляясь, скользила чья-то лодка. Преодолевая ветер и волны, она упорно шла к берегу. Внезапно черный, глухой небосвод прорезала ослепительная молния, ударил гром, и его раскаты прокатились по небу. Откуда-то сверху сплошной стеной хлынули потоки воды. Люди с тревогой смотрели на небо, точно молили всевышнего: «Ведь рис почти созрел! Оставишь ли ты нам что-нибудь? Иначе помрем с голоду». Так было всегда, в августе и сентябре, перед жатвой, когда урожаю грозил ураган.
Но едва буря проносилась, над полями в неподвижном знойной мареве повисало беспощадное солнце. Земля покрывалась тяжелой испариной, и всё — деревянные крепления, бамбуковые стены, плетеные притворы дверей, одежда и утварь в деревянных сундучках — одевалось белой пленкой плесени. Рисовые колосья желтели и наливались соком. И даже те колоски, которые прибило дождем и ветром к земле, оказывается, не погибли: утолив жажду и впитав в себя солнечные лучи, они тоже набирались сил. И вот уже зажелтели отдельные участки.
Люди считают дни до нового урожая, все стараются растянуть последние запасы. Рис едят только раз в день, второй раз едят уже рисовый отвар. Кукуруза и батат тоже на исходе. По селам и усадьбам бредут в эти дни с серпами на плечах бледные, изможденные люди — ищут работу...
В тот день семья старого Зяо убирала урожай с участка, расположенного за домом. Тхао с вдовой Дан вышли на работу засветло, когда с полей еще не сошла роса. Все утро их ноны маячили среди густых, высоких золотисто-спелых колосьев. К полудню сжатый рис разложили на кирпичных плитах дворика. Женщины наскоро перекусили и, едва передохнув после утренней жатвы, впряглись в большой каменный каток.
Полуденное солнце беспощадно жгло плечи и, отражаясь в золоте колосьев, больно слепило глаза. У Дон перекинута через плечо веревка, шея напряженно вытянута — сейчас она похожа на буйвола, который с усилием тащит за собой плуг. От жары лицо ее под широкими полями остроконечного нона стало кирпично-красным, а коричневая рубашка на спине потемнела от пота. Тхао с силой наваливается на бамбуковую рогатину и, подталкивая тяжелый каток сзади, внимательно следит, чтобы он шел по колосьям. По лицу Тхао непрерывно струятся крупные капли пота. Тяжело дыша, женщины молча ступают по горячим колосьям босыми ногами. Сейчас им не до разговоров. Каток все катится и катится, описывает нескончаемые круги по маленькому дворику, устланному колосьями.
Труд этих женщин ничем не отличается от труда животных, но они не жалуются, не ропщут, потому что привыкли и считают этот унизительный труд чем-то вполне естественным. Иногда от усталости у них мутится в глазах и двор и дом словно куда-то исчезают, и только грохот каменного катка да шелест соломы неотвязно стоит в ушах. Спина горит так, будто с нее сошла кожа. От нестерпимой жары все мысли в разгоряченном мозгу, кажется, превращаются в пар.
Наконец Тхао не выдерживает.
— Проклятая жара!
— Да, печет... — соглашается Дон и снова натягивает веревку. Только голова ее опускается еще ниже.
— Отдохнем немного, — предлагает Тхао.
Они отходят к водоему и усаживаются в тени дерева, обмахиваясь, как веерами, своими шляпами.
Внезапно налетел легкий ветерок и в тени запрыгали, завертелись солнечные зайчики. Дышать стало свободнее. Тхао даже перестала обмахиваться. И тут она почувствовала, как у нее набухли груди, как острая боль пронзила их, и из сосков брызнуло молоко.
— Хиен! — крикнула она в сторону дома. — Неси скорее Ван.
Хиен играла с сестренкой у входа в дом. Заслышав материнский голос, она проворно, словно кошка мышку, обхватила ее
