Табал - Андрей Евгеньевич Корбут
Однако когда Нерияху и Палтияху приблизились к трону, Син-аххе-риб перестал улыбаться. Видеть этих двоих вместе было в диковинку, увы, но сама природа их занятий не могла способствовать дружбе между ними: один обязан был тратить, другой — считать эти траты.
«Они что, сговорились сегодня? — царь догадывался, что они пришли за чьей-то головой, и это ему не нравилось. — Не могу же я поменять всех сановников разом».
Впрочем, вслух этого он говорить не стал, а лишь произнес с издевкой:
— Так вы стали друзьями? Неужели Тигр и Евфрат отныне текут в одних берегах?
— Мой господин и повелитель, — скрипуче начал Палтияху, — как ни прискорбно говорить об этом, но при проверке счетов мною были выявлены значительные нарушения, допущенные одним из твоих министров.
Син-аххе-риб посмотрел на ревизора скучающе:
— Ты хочешь сказать, что у меня есть министры, которые не воруют? Я действительно удивлен… Нерияху, о какой сумме идет речь?
— О двухстах пятидесяти талантах золота, которые были истрачены сверх меры всего за два месяца, — быстро ответил казначей, показав свои кривые зубы.
— А что ты делаешь тут? Тоже стал ревизором? Пришел поддержать друга? — с иронией заметил Син-аххе-риб. Его вдруг осенило: — Постой-ка, а ведь я прав?! Ты здесь, чтобы выступить защитником кого-то из своих друзей? Проворовался кто-то из тех, кто ест из рук моей царицы… Ни слова больше, пока я не разрешу открыть тебе твой грязный рот… Говори, Палтияху, сумма и вправду велика, чтобы закрыть на это глаза.
Настроение Син-аххе-риба сегодня менялось как погода высоко в горах — то выглянет солнце, то небо затянется тучами.
Палтияху откашлялся и произнес имя сановника:
— Это Табшар-Ашшур.
Затем ревизор заговорил быстрее, словно опасаясь, что ему не дадут высказаться:
— Я проверил все расписки и счета, которые прошли через руки твоего раббилума. Он строит себе усадьбу неподалеку от Ниневии. И траты не сходятся с его доходами. Нет никаких сомнений, что он запустил руку в твою казну, мой повелитель.
Син-аххе-риб прикрыл левой рукой лицо, на скулах заходили желваки. Все, кто здесь был, знали эту привычку царя — так он обычно боролся с охватившей его яростью.
Ему нравился его молодой министр, и то, как он вел дела — незаметно, неторопливо и крайне аккуратно, и то, что не лебезил перед царицей. Но Табшар-Ашшур чувствовал, как к нему относится царь и, кажется, потерял чувство меры.
В зал вошли царица Закуту в сопровождении двух доверенных рабынь и Мар-Зайи.
«Если только это не ее козни», — подумал царь, заметив торжествующее лицо жены.
— И никакой ошибки быть не может? — он цеплялся хоть за какую-то надежду.
— Те расписки и счета, которые я проверил, безусловно, доказывают, что Табшар-Ашшур — вор. Но есть и то, что меня смущает. Чтобы понять, прав я или нет, мне понадобится больше времени для опроса свидетелей, приказчиков, писцов…
— Да как ты смел явиться предо мной, не докопавшись до истины! — возмутился царь, бросив на ревизора взгляд, от которого тому стало дурно. — Как ты посмел обвинять моего раббилума, когда сам не уверен в его вине?!
— Мой повелитель, позволь…
— Говори!
— Казначей Нерияху, обвинил меня в том, что я покрываю своих друзей.
Царь снова потянулся за вином; утолив жажду, он, кажется, немного успокоился:
— Вот оно что. Мы наконец-то добрались до причины того, почему здесь оказался казначей. Ну да, было бы странно подумать, что Нерияху пришел тебя поддержать. То есть это не ты, а он привел тебя… Но это уже неважно. Палтияху, сколько дней тебе надо, чтобы с этим покончить?
— Десяти дней мне будет достаточно.
— Не стоит торопиться в таком деле — в твоем распоряжении месяц. А в помощь тебе я дам начальника внутренней стражи. Что скажешь, Бальтазар?
— Я твой верный слуга, мой повелитель!
— И запомни, Бальтазар, — еще тише произнес царь: — Ни Арад-бел-ит, ни Набу-шур-уцур не должны знать об этом расследовании. Зная, что Табшар-Ашшур сторонник моего старшего сына, ты меня поймешь…
Закуту, приблизившись к трону, низко, но с достоинством поклонилась своему мужу и господину. Все в ней говорило о задетой гордости и затаенной обиде.
С того самого дня, как он и она остались без колесничих, к которым оба были привязаны, их отношения разладились. За все это время царь ни разу не разделил с Закуту трапезу; он отказался от совместных прогулок в парке, что так им когда-то обоим нравились, и проводил все ночи с молодыми наложницами. Это было похоже на забвение и опалу. Поэтому появление в ее покоях Мар-Зайи в качестве царского посланника, скорее, приободрило, чем встревожило Закуту.
«Превосходно! Я остаюсь для него тем, кем и была, иначе разве он стал бы вымещать на мне свою обиду этим бессмысленным злорадством», — с удовлетворением думала царица. Почему ее хотел увидеть царь, она догадалась. Верные люди сообщили ей о смерти Аби-илайи еще ночью. Знай, что эта смерть привлечет к ней внимание мужа, она сама бы убила купца всеми возможными способами.
Впрочем, перед царем Закуту разыграла и удивление «неожиданным известием», и горе, и ярость.
Син-аххе-риб же, довольный собой, а главное — впечатлением, которое произвела на жену эта новость, обратился сначала к ревизору, а затем к казначею:
— Палтияху, сегодня к вечеру сообщи мне, сколько было потрачено царицей золота в прошлом месяце из моей казны… Нерияху, сверишься с этими счетами и сократишь эти траты вдвое… Расписки и отчеты отдадите моему писцу…
После этого царь поднялся и вместе с Мар-Зайей и Шумуном покинул тронный зал.
Ашшур-дур-пания помрачнел, заметив, как Син-аххе-риб о чем-то тихо беседует со своим секретарем, но, посмотрев на царицу, которая провожала их обоих ледяным взглядом, успокоился: он был уверен, что дни Мар-Зайи уже сочтены.
8
История, рассказанная писцом Мар-Зайей.
Двадцатый год правления Син-аххе-риба
Я бредил ею… Видел ее во сне, в каждой прошедшей по улице девушке, слышал ее голос в случайном смехе, вдыхал ее запах в аромате утра…
За день до встречи с ней я заболел: меня бил озноб, тошнило. Царь, увидев мое состояние, отправил меня лечиться.
Увы, от этой болезни нет средства.
Ночью я не сомкнул глаз, а с рассветом приказал Ерену запрячь колесницу.
Пленных бросили в чистом поле под палящим солнцем, неподалеку от городских стен. С одной стороны путь к бегству перекрывала полноводная река, с другой — уставшие и обозленные длинной дорогой ассирийские стражники.
Мне пришлось ехать мимо них
