У чужих людей - Сегал Лора
— Иди сюда. Садись, — распорядилась она. — Энни подаст тебе завтрак.
— Мне надо написать родителям, куда меня привезли, — сказала я.
— Но прежде можно и позавтракать.
Вошла горничная в синем полотняном платье с подносом, на котором было вареное яйцо и чай с тостами. Она пододвинула мой стул к столу и намазала хлеб маслом. Я с огорчением наблюдала, как она льет мне в чай молоко. Потом подняла глаза. Нос у горничной был до того курносый, что я заглянула в темную глубь ее кругленьких ноздрей. Она мне вроде бы подмигнула, ноя не была в этом уверена и, уставившись в тарелку, принялась за еду, лишь изредка косясь по сторонам. Все это время я ждала, что с минуты на минуту на втором этаже распахнутся двери, и оттуда разом появятся все обитатели. Но в доме было тихо. Потрескивали дрова в очаге. Толстая дама ни на миг не прерывала шитья. Собака почесывалась, барабаня задней лапой по каминной решетке. В подсобке гремела кастрюлями горничная. Когда я доела свой завтрак, она подошла и убрала за мной посуду.
Я осталась за столом и с удовольствием принялась строчить письмо домой. Описала, как накануне вечером нас привезли в какое-то здание; как там меня выбрала уродливая старуха, а я страшно не хотела с ней ехать. Все это походило на рынок рабов, написала я, очень довольная удачным сравнением. «Я буду жить у очень богатых людей, — писала я. — У них целых пять горничных. Здесь сидит толстая дама и шьет. Она велела мне называть ее тетя Эсси, но я не хочу. По-моему, она совсем не похожа на тетю, жутко толстая». Было очень забавно писать маме про человека, который сидит рядом, так близко, что можно дотянуться рукой. Я возбудилась, кровь бросилась в голову; мне вдруг помстилось, что это та самая старуха в шубе — и в то же время не она. Совсем другая женщина. Но тоже пожилая, грузная, в просторном хлопчатобумажном платье и очках. Может, все же та самая, а может, и нет. Я исподтишка поглядывала на нее. Вдруг она резко подняла голову. Вид у нее был виноватый. Я поспешно склонилась к своему посланию; написала, что нашла шоколадку, которую мама спрятала на самом дне чемодана. Потом печатными буквами приписала, что люблю их обоих и что мне очень важно выяснить, что означает слово «праставать».
Когда конверт с адресом уже был запечатан, миссис Левин дала мне марку и велела отыскать Энни: она пойдет отправить мое письмо.
Я нашла Энни в парадной гостиной, где она разжигала камин. Языки пламени со свирепым шипением рвались в дымоход. Присев на скамеечку для ног, я уставилась на огонь. Захотелось плакать. Я уперлась локтями в коленки, обхватила ладонями голову и дала волю тоске по дому. Она накрыла меня с головой, точно одеяло. Я не заметила, как горничная вышла из гостиной, не видела, что происходит вокруг. Наконец очнулась, словно отходя от наркоза; комната показалась незнакомой, зато голова была ясная, а от тоски не осталось и следа. Я с любопытством огляделась.
В комнате было тихо. По другую сторону очага сидел старик. Глазки за толстыми стеклами очков беспрестанно мигали, он за мной наблюдал. Я его сразу узнала: это же тот самый старик, который накануне вечером отдал мне свою скамеечку для ног. Наверно, он так и сидит тут с тех пор, подумала я, хладнокровно и неустанно наблюдает за мной под треск горящих в камине дров. Старик поманил меня согнутым пальцем. Я послушно встала и подошла Сбоку был виден левый, окруженный морщинами крошечный глаз, и он же — многократно увеличенный толстенной линзой очков и при этом смотревший словно из дальней дали. Старикан выудил из кошелька серебряный шестипенсовик. Протягивая его мне, он подмигнул: помалкивай, мол, это наш с тобой секрет. Я, как опытный заговорщик, кивнула. Меня душил смех, я даже испугалась этого и быстренько села, надеясь снова предаться тоске.
В тот день я изобрела и освоила один прием: оказалось, что если сесть перед очагом на низенькую скамеечку для ног и, свернувшись калачиком, глядеть на огонь до рези в глазах, то грудь заломит от сильной, непроглядно темной боли; и тогда по моему желанию к горлу подступают слезы, а я могу либо заплакать, либо удержаться. Я знала, что к вечеру дом вновь наполнится людьми, и они будут шепотом обсуждать меня, но я не обернусь, чтобы не нарушить это шаткое равновесие.
* * *Левины наверняка изрядно натерпелись от меня за ту первую неделю.
— Выпей-ка чаю, предлагала мне миссис Левин. — Тебе сразу станет лучше. Энни, ступай, принеси ей чашечку горячего чайку.
Я отрицательно мотала головой, говорила, что не люблю чай.
— Не любит чай… — повторяла миссис Левин и расплывалась в ободряющей улыбке: — А не сходить ли тебе погулять? Свежий воздух пойдет тебе на пользу. Хочешь пробежаться по парку вместе с тетей Эсси?
Не хочется мне гулять, отвечала я. Холодно.
— Я знаю, чего ей хочется, — говорила миссис Левин, глядя на Энни. — Ей хочется с кем-нибудь поиграть. Пойду позвоню миссис Розен, у них тоже живет маленькая беженка; пусть придет к нам играть. То-то будет славно, правда? — обратилась она ко мне. — Тебе же хочется поиграть с хорошей девочкой, верно?
Нет, отвечала я, мне и так очень весело, и ни с какими детьми играть не хочется. А про себя старалась придумать, что бы такое взрослое сказать миссис Левин, лишь бы она продолжила беседу со мной.
— Пожалуйста, скажите, сколько времени идет письмо из Вены в Англию?
— Дня два-три, — с застывшей на лице улыбкой отвечала миссис Левин, с охами и стонами поднимаясь с колен. Тучной старухе трудно было водить беседы со мной, когда я забивалась под обеденный стол и наотрез отказывалась вылезать.
— С утра она уже третий раз задает мне этот вопрос, объявила миссис Левин, выпрямившись во весь рост и глядя на меня сверху вниз.
Думаю, ее пугало мое поведение: спасая беженку от гонений, она привезла ее к себе домой, а девчонка дерзит ей, не сводя с благодетельницы угрюмых пристальных глаз. Я видела, каким взглядом она обменялась с Энни поверх моей головы, беспомощно разводя руками и уныло поджав губы.
На следующий день, стоя у окна, я увидела, что к нашей входной двери идет высокая нескладная сухопарая женщина, держа за руку упитанную девочку. Рыжие волосы маленькой гостьи прикрывала белая кроличья шапка, завязанная под подбородком. В руках толстушка сжимала красную лакированную сумочку.
Миссис Левин пошла открывать дверь, а я в большом возбуждении заняла наблюдательный пост у двери гостиной. Обе женщины принялись стаскивать с девочки теплое пальтишко, а она стояла, как столб, только переложила сумочку из левой руки в правую, когда левую высвобождали из рукава и стягивали перчатку, а потом та же процедура повторилась с правой рукой.
Затем миссис Левин позвала меня, велела провести гостью в столовую и там с ней играть, а Энни тем временем принесет нам чаю.
Девочка застыла перед камином, глядя прямо перед собой и сжимая в руке сумочку. Я сразу поняла, что мне попалась редкостная простофиля, значит, ею можно будет командовать. Недолго думая, я стала расспрашивать ее о главном; у взрослых задавать такие вопросы при первом знакомстве не принято, и важная информация остается лежать под спудом любезностей.
— Как тебя зовут? — спросила я.
— Хелена Рубичек.
Она не поинтересовалась, как зовут меня, я сама назвалась и спросила, сколько ей лет.
— Семь.
— А мне десять, — объявила я и добавила, что мой отец работает в банке. — А твой?
Хелена сказала, что ее отец выпускал газету, но теперь ничем не занимается. Я сообщила, что мой папа тоже больше не работает в банке. Впервые за долгое время разговор шел на немецком. Это было настолько легко и приятно, что я рассказала еще и про маму: она играет на пианино, — и про дедушку с бабушкой, и про их дом.
— Я знаю одну игру. Давай угадывать, чьи родители приедут раньше, твои или мои, — предложила я.
— Мои приезжают в следующем месяце, — сказала она.
— Спорим, мои приедут раньше твоих! — выпалила я и спросила, что у нее в сумочке, но Хелена лишь молча склонила голову набок, отчего пухлая щека мешочком легла ей на плечо.
