У чужих людей - Сегал Лора
Остаток дня я, тем не менее, провела в печали: миссис Левин так горячо обнимала меня, а я не испытала от ее объятий ни малейшей радости. Я ломала голову, придумывая способы завести с ней разговор без какого-либо обращения, но в нужный момент ничего путного на ум не приходило. Я не осмеливалась даже посмотреть ей в лицо — вдруг она решит, что я ее разглядываю. В ее присутствии я чувствовала себя все более неуверенно; наконец, дошло до того, что стоило миссис Левин войти к вечеру в гостиную, как я вскакивала с места и устремлялась к двери. Не сомневаюсь, что мое поведение удручало ее.
— Ладно, — сказала она однажды, — иди лучше спать.
И тут я снова описалась.
Сколько я молила Бога, чтобы этот позор больше не повторился! Помню, как пыталась заключить сделку с судьбой: «Если я с закрытыми глазами поднимусь наверх в мою комнату, то не описаюсь больше никогда», — уверяла я себя, но дни шли, а позор повторялся все чаще.
Однажды субботним утром я получила первое письмо от родителей. На конверте был адрес лагеря в Доверкорте, потом письмо перенаправили в другой лагерь и, наконец, с помощью Ливерпульского комитета по делам беженцев его доставили нам.
Днем в гости пришла Хелена. Мне не терпелось отвести ее в столовую. Затворив дверь, я сказала:
— Я знаю одну игру. Полезли под стол!
— Нет, — ответила Хелена.
— Ладно. Можем остаться и здесь. Будем играть в «угадайку». Угадай, через сколько дней ты получишь письмо от родителей. Сначала ты угадываешь, потом я, и кто получит письмо позже, тот проиграет. Ну, давай. Угадывай.
Хелена молча смотрела прямо перед собой.
— Ну же, — не выдержала я. — Угадай, сколько дней до письма.
— Три, — сказала Хелена.
— Хорошо, ты говоришь — три, — повторила я. — Теперь моя очередь, мне надо подумать.
По моим подсчетам, письмо, которое я утром бросила в почтовый ящик на углу нашей улицы, за два-три дня дойдет до Вены, пускай даже за четыре; родители напишут ответ на следующий день или через день — добавим еще четыре дня, всего получается восемь, плюс еще четыре дня на обратный путь, в Англию; итого двенадцать, для верности прибавлю еще два дня; всего выходит четырнадцать.
— Я скажу: четырнадцать дней. А теперь полезли под стол.
Но Хелена наотрез отказалась лезть под стол и заревела. Прибежала миссис Левин, поругала меня, потом Энни принесла нам чаю, после чего миссис Розен увела Хелену домой.
А с ближайшего понедельника двадцать беженцев, которых жители Ливерпуля разобрали по домам, начали ходить в еврейскую школу, и я там встречалась с Хеленой каждый день.
В четверг я пришла в школу, сияя от счастья, и объявила, что мне пришло письмо. Причем за пять дней, а не за четырнадцать, как загадала я, значит, девять — в мою пользу.
На следующий день в перемену мы встретились в школьном дворе, и Хелена сказала, что она тоже выиграла, потому что получила письмо.
— Ничего ты не выиграла. Это я победила, — заявила я. — Ты сказала «три дня», а письмо шло шесть, значит, ты три дня проиграла, поняла?
Но Хелена не поняла. Она смотрела прямо перед собой.
— Давай сыграем заново, — предложила я. — Сегодня я отправила письмо, мне надо подумать.
На этот раз я так старательно думала, что у меня вышел двадцать один день.
— Через двадцать один день, — радостно подытожила я расчеты. — Теперь твоя очередь. Угадывай.
— Через два дня, — сказала Хелена. Она так и не поняла смысла игры, хотя мы играли в нее уже несколько недель.
Тем временем события обернулись как нельзя лучше. Я написала родителям про мою новую подружку Хелену Рубичек, упомянув, что ее мама с папой собираются приехать в Англию. Про Антона Рубичека — он был журналист — мои родители знали, они с ним связались и договорились, что он привезет мне подарок от них, например, коробку конфет; одним словом, сюрприз. А в довершение всех чудес мои родители собрались зайти в субботу к родителям Хелены в то самое время, когда Хелена придет ко мне. У меня разыгралось любопытство. Я попросила Хелену подробно описать комнату, где они будут пить кофе, — тогда я точнее представлю себе обстановку и как они там сидят… Но Хелена не умела описывать что бы то ни было, и я сама мысленно нарисовала всю картину. Но следующее письмо из дому эту картину разрушило. По-видимому, ни в какой такой комнате мои родители вообще не сидели. В письмо была вложена запечатанная записка на имя миссис Левин, и миссис Левин прочитала ее дочерям. Все они сильно разволновались; миссис Левин позвонила миссис Розен, разговор у них был долгий. А у меня перед глазами возникла другая картина: мои родители стоят у двери в квартиру родителей Хелены; дверь заперта, заклеена лентой и опечатана официальной печатью. Соседи сказали, что утром супругов Рубичек куда-то увезли.
Я встревожилась не на шутку. Стала представлять себе, что делают родители, где они сейчас, в ту самую минуту, когда я о них думаю, а потом стараюсь вообразить, что они сейчас совсем в другом месте и заняты совершенно другим. От напряжения у меня закружилась голова, я подошла к миссис Левин и сказала, что меня тошнит. Она дала мне лекарство, меня вырвало, и сразу стало легче. Я села за стол и написала письмо домой.
Наутро, по дороге в школу, я опустила его в почтовый ящик. На перемене, разыскав Хелену, я сказала:
— На этот раз, думаю, письмо придет через тридцать дней.
— Я больше не играю, — сказала Хелена.
Меня охватил ужас: было страшно представить грядущие недели, если не разделить их на обозримые периоды времени, в конце которых тебя ждет письмо, — вроде кусочка шоколада, который мама всегда клала в мою тарелку, под слой рисового пудинга. Но сначала надо было съесть этот пудинг, ложку за ложкой, и мама каждый раз говорила, сколько ложек.
— Нет, играешь, — заявила я. И, видя, что Хелена уже укладывает пухлую щеку на плечо, поспешно спросила: — Ты что, не хочешь играть?! Я тебе объясню, как выиграть. Загадай двадцать дней, тогда приготовишься ждать долго, и вдруг — сюрприз, приходит письмо, поняла?
— Я больше получать письма не буду, — сказала Хелена.
— Может, и получишь, — заверила я, хотя видела, что Хелена уперлась и ее не переубедить.
Вернувшись домой после уроков, я села за стол: папа взял с меня обещание написать автобиографию, чтобы англичане узнали, что с нами происходило при Гитлере. Но, начав, я сразу почувствовала, что текст у меня вяловат. Значит, надо оживить события, сгустить краски. Я с азартом расписывала «жуткую ночь» после добровольной отставки Шушнига, ни словом не упомянув, как мама, в нарушение всех правил приличия, нагрубила тогда тете Труди. На следующее утро, продолжала я, «под ветром, точно духи зла, развевались красные флаги, а я, стиснув руки и не веря собственным глазам, застыла в ужасе, поскольку уже имела кое-какое представление о милых немцах» (фразу «Die lieblichen Deutschen» я слышала от мамы). «В безоблачной синеве сияло солнце. Но кому оно светило, нам или нашим врагам? Или тем счастливым жителям дальних стран, которые, конечно же, придут нам на помощь?» Я показала автобиографию Саре.
В то время Саре было, наверно, лет пятнадцать. Безусловно, самая умная, волевая, наделенная живым воображением, она играла в семействе Левин роль Элизабет Беннет[20]. Окружающие ее постоянно раздражали; угрозами и строптивостью она пыталась добиться от подкаблучника-отца большей самостоятельности, от матери — расширения ее кругозора, а от пятерых сестер — большего здравомыслия и утонченности. Во всем, что касалось английской жизни, она была для меня непререкаемым авторитетом. Моя книга стала нашим общим делом. Сара поддерживала меня, убеждала, что необходимо довести начатое до конца; она планировала помочь мне с переводом автобиографии на английский язык и даже с ее изданием. Общими усилиями мы вознамерились разоблачить Адольфа Гитлера перед всем миром.
По ночам я грезила о Саре, а днем моим прибежищем была уютная кухня, где правила Энни. Мне нравилось наблюдать за ней, когда она в своем опрятном полотняном платье и длинном фартуке деловито сновала туда-сюда, подобно доброй сестрице из сказки, которую я когда-то смотрела в детском театре вместе с папой. Глаза у Энни всегда были скромно потуплены, зато круглые дырочки ноздрей нахально таращились на окружающий мир. Я придумала одну игру: кралась за ней по пятам, стараясь изловчиться и заглянуть ей внос.
