У чужих людей - Сегал Лора
— На все готов ответ, — проронила миссис Левин. — В жизни не видела такой спорщицы. Думаешь, мне удается выпроводить ее на улицу подышать воздухом?
— Баба, смотри! — требовал Бобби. — Смотри, что я умею!
Он откинул голову назад и положил шиллинг себе на лоб.
— Ах, ты, бубеле[21]! — воскликнула миссис Левин и, сжав его лицо, поцеловала в губы.
— Я пойду, — сказала я. — Прогуляюсь немножко.
— Прямо сейчас? — удивилась миссис Левин. — С Энни, что ли?
Я вспомнила про Энни и шоколад и залилась краской. Но выхода не было, я сказала «да». И почти обрадовалась: я была зла на Энни.
Не буду с ней разговаривать, решила я. Мы вошли в парк. Я уже точно знала, что Энни плохая, и в знак разлада вынула у нее руку. Время от времени я со смятением и страхом поглядывала на эту новую Энни, воровавшую у меня конфеты, но она шагала себе рядом, расправив плечи и вздернув нос. Я принялась пинать ногами мелкие камешки; Энни хранила молчание. Освободившаяся рука мне почему-то мешала. Я сунула ее в карман, но там ей было как-то неловко, и я ее вынула. Спустя недолгое время я протянула руку Энни, она взяла и стала размахивать нашими руками в такт шагам. Я помогала ей махать еще выше.
— Знаешь, там, откуда я приехала, евреям не разрешают гулять в парках, — сказала я, ожидая бурной реакции.
— Надо же, — проронила Энни, не сбавляя шага.
— А знаешь, что я хочу сделать с моими деньгами? Я их коплю на то время, когда сюда приедут мои родители.
— Сколько у тебя набралось? — спросила Энни.
— Три шиллинга. Каждое воскресенье дядя Рубен дарит мне шестипенсовик. Бобби он дает целый шиллинг, а Бобби ему даже спасибо не говорит, — противным голосом добавила я. — Бурлившая в груди злость искала выхода. На Энни ее обрушить не удалось, и я нашла другую, более подходящую мишень. — Балованный мальчишка. Только и умеет, что кружить по комнате и шуметь. Он еще совсем маленький, да, Энни? Наверняка даже понятия не имеет, что делать с деньгами.
— Уж что-что, а денежки всегда пригодятся, — невозмутимо заметила Энни.
В тот же вечер Энни постучала в дверь моей спальни. «Можно войти?» — спросила она и стала у порога. Непривычно нарядная, в темно-синем форменном платье с красным воротничком и шляпке с красной лентой, она казалась незнакомой.
Я была рада-радешенька, что она пришла ко мне в таком шикарном туалете.
— Куда это ты разоделась? — спросила я, чтобы завести разговор.
— Сегодня собрание нашей Армии спасения[22], — объяснила Энни. — Сначала играет оркестр, мы поем гимны и другие священные песнопения, а потом собираем деньги на еду бедным людям и несем им Слово Божие.
Я слушала с умным видом. Никогда прежде Энни не говорила со мной такими длинными фразами. Я была польщена. Она даже подошла и присела на краешек кровати.
— Правда, я еще не решила, идти на собрание или нет, потому что у меня нет денег на пожертвование. Ума не приложу, как тут быть.
Энни опустила глаза на свои безукоризненно начищенные туфли и рукой в черной перчатке смахнула с них пыль.
На ней еще и черные чулки, рассеянно отметила я. В голове закопошилась необычная мысль, до того ошеломительная, что у меня перед глазами все поплыло. Чувствуя, что заливаюсь краской, я сказала:
— Если хочешь, я тебе немножко дам в долг.
— Нет-нет, — запротестовала Энни. — Ни за что не возьму. Разве можно брать взаймы у тебя?! Хотя ты, что и говорить, золотая девочка; а я с получки верну тебе всё, до последнего пенни… Дай, если можешь, полкроны[23].
Столь огромная сумма ужаснула меня. Конечно, дружба дороже денег, но я очень ценила те шесть серебряных монеток, что накопились у меня за прожитые в этом доме недели. Взяв пять шестипенсовиков, я по одному опускала их в протянутую ладонь. Энни достала черный кошелек, ссыпала туда монеты и защелкнула замочек.
Затем она спросила, не хочу ли я заглянуть в ее комнату. Я опять вспыхнула от удовольствия: она относится ко мне так, будто я уже взрослая. Мне страшно хотелось зайти к Энни, но именно поэтому я отказалась и тут же об этом пожалела, особенно когда она вышла и ее каблучки застучали по ступенькам лестницы.
* * *Помнится, ровно следующим утром, спустившись вниз, я увидела миссис Левин; так же, как в мое самое первое утро в этом доме, она сидела у окна и шила синее платье. Для меня. Сгорая от стыда, я вспомнила, как она мне сразу не понравилась и что я писала о ней маме. На меня вдруг нахлынула волна любви к миссис Левин. Я буду любить ее, старую и некрасивую, всю мою жизнь, с восторгом решила я, даже если больше никто не станет ее любить. О чем бы мне завести разговор, начав его со слов «тетя Эсси», судорожно соображала я, но миссис Левин заговорила первой:
— Это ты, Лора? Подойди сюда, ты мне нужна.
Она не подняла головы, и по голосу я поняла, что случилась какая-то неприятность. Я оглянулась: в дальнем углу сумрачной гостиной тихонько хлопотала Энни, и у меня отлегло от сердца.
— Мне надо с тобой поговорить, — начала миссис Левин. — Я слышала, ты тут жалуешься на нас посторонним людям, мы, мол, обделяем тебя карманными деньгами. Я очень огорчилась. Мне кажется, с твоей стороны это черная неблагодарность.
— Я этого не говорила, — неуверенно выдавила я, пытаясь припомнить, кому я могла такое ляпнуть. — Никогда.
— Я страшно расстроилась, — повторила миссис Левин. — Мы все для тебя делаем, и когда я узнаю, что, по твоим словам, дядя Рубен дает Бобби больше денег, чем тебе, меня это очень огорчает. Вдобавок, ты всех критикуешь: и внук-то мой избалован, и кто-то из членов нашей семьи тебе нравится, а другой не нравится… Так не поступают, когда живут в чужом доме.
Кровь оглушительно стучала у меня в висках, мысли путались. Она обвиняла меня в словах, которые казались мне чужими, не моими; совесть грызла меня за совсем другие прегрешения. Хотелось уйти и хорошенько все обдумать, но я понимала, что уходить нельзя, надо терпеть, пусть миссис Левин бранит меня, сколько считает нужным.
Ее рука с иголкой заметно дрожала.
— Я и не жду благодарности, — продолжала она. — Но ты сама видишь, я сижу и шью тебе платье; могла бы хоть сказать «спасибо, тетя Эсси», а ты даже не замечаешь, что люди для тебя делают.
— Нет, замечаю, — возразила я. — Правда, замечаю.
Но обида нашептывала свое: «Раз она не понимает, что я ее люблю, я ей этого и не скажу».
Миссис Левин, однако, еще до конца не выговорилась. Она была задета за живое.
— Сколько раз я просила тебя называть меня тетя Эсси! Ты этого даже не помнишь, зато к деду всегда обращаешься «дядя Рубен», а потом ходишь и всем рассказываешь, что он тебе мало дает на карманные расходы, хотя я-то знаю: он дает столько, сколько может.
Миссис Левин смолкла, продолжая возбужденно орудовать иглой.
Я дрожала всем телом. Бросила взгляд на Энни в надежде, что она вот-вот вмешается и объяснит миссис Левин, что произошла ошибка, но Энни стояла спиной ко мне и упорно обметала одну и ту же полку. Я выбежала из гостиной, стремглав взлетела по лестнице к себе и бросилась на кровать, надеясь выплакаться вволю; но из груди вырвалось несколько всхлипов, а глаза остались сухими. В самом деле, почему малышу Бобби достается вдвое больше денег, чем мне? Я даже удивилась, что раньше об этом не подумала. И разозлилась. Решила, что не пойду вечером ужинать, утром завтракать и вообще больше не выйду. Останусь в своей комнате и умру с голоду. Я попыталась всплакнуть, но слезы не шли. Может, что-то со мной не так? Я принялась фантазировать: вот я сокрушенно рыдаю, тут в комнату входит Сара, видит, как я горюю, тихонько спрашивает, что случилось, а я не могу вымолвить ни слова — душат слезы. Сладко защемило сердце — я представила, как Сара расплачется от жалости.
