У чужих людей - Сегал Лора
— Ну и ладно. Давай дальше играть, — сказала я. Мне живо вспомнились наши с Эрвином забавы, очень хотелось так же развлечься. — В дочки-матери будешь?
— Да.
— Отлично. Я знаю, где мы будем играть. — Взяв Хелену за руку, я подвела ее к обеденному столу и заставила лезть под него, потом заползла сама, и мы сели на корточки. — Тут нас не увидят, — заверила я, с удовольствием оглядывая огороженный ножками стульев мирок под столешницей, такой симпатичный и уютный. — Нам здесь будет хорошо. Тебе удобно?
— Да, — ответила Хелена.
— Ну и хорошо, давай играть. Я буду мама. А ты — маленькая дочка. Ты должна плакать, а я буду тебя утешать. Положи сумочку на пол, она же тебе мешает. — Глядя прямо перед собой, Хелена лишь молча склонила голову набок. Я не настаивала. — Ладно, как хочешь. Ну же! — от нетерпения и возбуждения я даже не могла усидеть на месте, ведь я точно знала, что от нее требуется, чтобы я могла сыграть заветную роль. — Плачь!
Однако Хелена по-прежнему сидела как истукан; казалось, она с каждой секундой становится все толще и флегматичнее. Наверно, потому, что ей неудобно, решила я, вдобавок ей мешает зажатая в руке сумочка.
— Положи ее вон туда, — распорядилась я.
— Нет, — проронила Хелена.
— Как только мы кончим играть, ты ее заберешь. Ну, пожалуйста, — наседала я. — Давай, я сама положу.
Едва я протянула руку за сумочкой, Хелена, к моему изумлению, вцепилась в нее мертвой хваткой.
— Отпусти! — Я потянула сумочку к себе. — Ну, пожалуйста!
Я взглянула на Хелену и обомлела: ее лицо побагровело и до неузнаваемости исказилось. Щеки надулись, глаза превратились в щелочки, на месте рта разверзлась круглая черная дырка, из нее вырвался устрашающий вопль. Стало ясно: Хелена плачет всерьез, не понарошку.
Дверь распахнулась, в столовую вбежали миссис Левин и миссис Розен. Я выползла из-под стола, принялась их уверять, что всего лишь хотела, чтобы моей новой подружке было удобно играть. Ухватив девочку за запястье, миссис Розен стала тянуть ее из-под стола, но вытянуть этот пухлый, монотонно орущий шар было не так-то просто.
— Ну-ну, хватит, — приговаривала миссис Розен. — Перестань плакать. Прекрати, пожалуйста.
— Девочка пришла к нам в гости, зачем тебе понадобилось затевать с малышкой ссору? — обратилась ко мне миссис Левин. — Вести себя надо, как положено юной хозяйке.
— Но я же просила, говорила «пожалуйста», — оправдывалась я.
— С ней ни разу ничего подобного не было, — поверх моей головы сказала миссис Розен и снова попросила ревущую Хелену: — Ради Бога, перестань! Дома от нее слова не услышишь. Мне даже не по себе становится. Я и мужу призналась: хорошо, говорю, что через месяц приезжают ее родители, а то я уже ума не приложу, что с ней делать; она меня страшно нервирует. Муж только смеется. Ничего, говорит, она постепенно освоится. Он всегда хотел детей. Приносит ей игрушки, шутит с ней, веселится. Сумочку эту подарил. Но он возвращается домой поздно, я с ней целыми днями одна; она встанет где-нибудь как вкопанная, а я в толк не возьму, что ей нужно; даже не знаю, понимает ли она, когда я к ней обращаюсь… От всего этого я просто места себе не нахожу.
Я завороженно смотрела на миссис Розен: ее левая щека беспрестанно дергалась независимо от остального тела.
Тут заговорила миссис Левин, и я, затаив дыхание, жадно ловила каждое слово — еще бы, речь-то шла обо мне.
— Наша очень даже разговорчива, — сказала миссис Левин и погладила меня по голове. — Когда я прошу ее вылезти из-под стола и посидеть с нами, она заявляет, что под столом ей лучше. У нее на все есть ответ. — Миссис Левин наклонилась к Хелене, ревевшей уже без прежнего азарта, скорее, по инерции, и предложила: — Давай-ка выльем по чашечке хорошего чаю. С кексом. Ступай, позови Энни, — приказала она мне.
Вскоре явилась Энни с подносом в руках. Она расстелила скатерть, разлила по чашкам чай и поставила перед Хеленой тарелочку, на которой громоздилась целая куча кекса. Я молча наблюдала, сгорая от нетерпения: скорей бы залезть назад под стол, в наш крошечный, но восхитительно уютный домик, и чтобы рядом сидела Хелена. Но толстушка сосредоточенно и неспешно отправляла в рот кусок за куском. Возле тарелки лежала ее сумочка. Когда она доела все до последней крошки, Энни подложила ей еще кекса. После чего миссис Розен принесла Хеленино пальтишко и объявила, что им пора уходить.
— Попрощайся с малышкой, — уже у парадной двери скомандовала миссис Левин.
— До свиданья, — выдавила я и уже вслед Хелене спросила по-немецки: — Еще придешь?
Тем временем миссис Розен вела ее к воротам с таким видом, будто держит в руке что-то хрупкое, но малоприятное; Хелена ни разу не обернулась.
Я спросила миссис Левин, можно ли ей прийти к нам еще разок.
— Странная ты девочка! — сказала она. — Сначала затеваешь ссору, а потом хочешь, чтобы гостья опять пришла.
И все же разрешила вновь позвать к нам Хелену.
— Когда она придет? — спросила я.
— Не исключено, что в следующее воскресенье, — ответила миссис Левин.
И тут случилось непредвиденное: я почувствовал а, как что-то горячее побежало по чулкам, и поняла, что описалась. Я заметила, что миссис Левин изумленно воззрилась на мокрый коврик под моими ногами, но все же подумала: «Может, она смотрит не на меня. Может, на пса: он скребется в дверь».
— Смотрите, Барри скребется в дверь, — сказала я. — Значит, к нам кто-то идет.
Уголок рта у миссис Левин приподнялся, и она скомандовала:
— Ну-ка, бегом наверх, в ванную. Энни! Быстро сюда и захвати тряпку.
Поднимаясь по лестнице, я услышала, как она что-то сказала вошедшей в дом дочери Саре. Что именно, я в тот момент не поняла; тем не менее, ее слова застряли в моей памяти, и вечером, когда я уже была в постели, до меня дошло, что именно сказала миссис Левин: «Я же тебе говорила, там детей воспитывают совсем не так, как у нас в Англии». На что Сара возразила: «Ой, мама, откуда тебе вообще знать, что и как „там“ делают! И про воспитание детей тоже».
Ее слова я истолковала так: очевидно, когда я рассказывала миссис Левин, почему в моем табеле всегда были только отличные оценки, она ничего не поняла. Надо будет объяснить ей, что я всегда была первой ученицей. И вставить ту историю про невольничий рынок. Завтра же напишу папе, спрошу, как это сказать по-английски. Я лежала и прикидывала, чем бы таким умным удивить миссис Левин. Воображала, что назову миссис Левин тетей Эсси, и мы обе растрогаемся… Но наутро, когда я спустилась вниз, миссис Левин уже сидела над шитьем, и я поняла, что у меня не повернется язык назвать ее «тетя Эсси»: при свете дня, нос к носу с нею это звучало бы нелепо. Но ведь и «миссис Левин» уже не годилось, потому что она велела называть ее «тетя Эсси». Я наблюдала за ней, надеясь, что с минуты на минуту, прежде чем я с ней поздороваюсь, она поднимет голову. Бедняжка действительно ненароком подняла глаза, намереваясь поворошить угли в очаге, и вздрогнула от неожиданности, обнаружив, что является объектом пристального наблюдения.
— Господи Боже, с чего это ты на меня уставилась?! — вскрикнула она, но тут же взяла себя в руки, хотя успокоилась не сразу. — Почитала бы книжку или пошла бы погулять. Энни, своди-ка ее в парк, побегайте там, — предложила она служанке, которая ухитрялась появляться на месте событий в самую нужную минуту. — Ну-ну, не надо кукситься. Не с чего тебе плакать, — с ноткой отчаяния в голосе обратилась она ко мне. — Я вовсе не хотела на тебя кричать. Пожалуйста, успокойся.
— В Вене евреям не разрешается гулять в парке, — вырвалось у меня.
Мои слова мгновенно подействовали на миссис Левин самым удивительным образом. Она нагнулась и привлекла меня к себе. Я успела заметить, что она вспыхнула и на глаза навернулись слезы — слезы сочувствия. Я была приятно поражена. Прижатая к незнакомой внушительной груди, я оцепенела; мне было неловко в объятиях миссис Левин, и я попыталась высвободиться под благовидным предлогом: мне нужно пойти написать письмо отцу, спросить его кое о чем, объяснила я.
