Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Впоследствии власти не раз пытались вырубить камыш у берегов Лыонга, но тот упрямо разрастался вновь.
Прошли годы, и постепенно жизнь тут стала возрождаться. Отстраивались деревни. Люди возвращались в родные места. Тут же объявились и представители власти, затеявшие драку из-за плодородных земель. И как испокон веков велось повсюду на многострадальной вьетнамской земле, нежная зелень прибрежного камыша скрывала страдания тех, кто всю жизнь проводил по колено в жидком иле рисовых полей и кого после смерти опускали туда же, в тот же ил. Иссохшие, почерневшие от голода и зноя, ютились взрослые и дети в жалких лачугах из камыша, рядом со стоячими илистыми водоемами. Илом были обмазаны их лачуги, илом пропитаны и одежда и тело. Они трудились от зари до зари, но плоды этого труда стекались туда, где дорога, идущая через село, становилась шире, покрывалась плитами и неожиданно кончалась, словно отсеченная высокой, как у тюрьмы, стеной, утыканной поверху острым бутылочным стеклом. За тяжелыми, сбитыми из прочного лима, наглухо закрытыми воротами лежал просторный, мощенный кирпичом двор с несколькими водоемами, а вдоль стен лепились темные, низкие, крытые черепицей конуры. В середине двора высились круглые плетеные зернохранилища, доверху засыпанные рисом, тут же стояли скирды рисовой соломы и тянулись в ряд стойла для буйволов, хлева для свиней и сараи для прислуги. Типичное владение сельской знати, жестоких богачей, паразитов, сосущих кровь своих односельчан-бедняков. На каждые пять-шесть сел приходилась «вилла» крупного чиновника — двух-трехэтажное строение с хвастливо, на китайский манер, загнутыми углами крыш, выложенных кусочками цветного фарфора. Строения эти, как правило, подпирали колонны, выкрашенные тоже в китайском стиле красной и золотой краской. И тут же, рядом с этими элементами древнекитайской архитектуры, европейские современные балконы-лоджии, веранды, громоотводы на крышах, застекленные, прикрытые жалюзи окна. Недалеко от железной дороги лежало поместье губернатора Ви, сына старосты Няма, того самого Няма, которого за предательство зарубили на рыночной площади. В деревне Гом расположилось поместье «ученого» Дака, а при въезде в деревню Гань — имение депутата Кханя. Подальше на север, у подножия горы До, километров на десять с лишним протянулась кофейная плантация и животноводческая ферма, принадлежащая французам; это хозяйство крестьяне прозвали плантацией Мати. Земля под всеми этими поместьями и плантациями была разными способами отобрана у крестьян, которые когда-то своими руками подняли ее и почти полвека возделывали, обильно поливая собственным потом.
Несколько десятков лет назад там, где сейчас лежит имение Кханя, тоже было заросшее камышом болото, над которым висели тучи комаров. Примерно в двадцатых годах безземельные жители окрестных сел стали выжигать камыш, рыть отводные канавы и селиться тут. Так постепенно возникло небольшое село в десяток дворов, которое назвали Дуой.
Депутата Кханя в то время звали просто Кханем. Он был вторым сыном Хоата, чиновника из села Гань. В молодости Кхань был недурен собой и слыл в округе игроком и гулякой. Почти все небольшое хозяйство, оставшееся после отца, он промотал в «тарелочку»[13] или растратил на девиц. Но попойки и кутежи помогли Кханю обзавестись широким кругом знакомых, которые в дальнейшем помогли ему снова встать на ноги: третья жена начальника уезда посватала за него свою дочь Дат. Невеста была на шесть лет старше Кханя и отличалась дурным нравом, но зато в приданое за нее дали более тридцати мау. Женившись, Кхань остепенился и задался целью во что бы то ни стало разбогатеть. Как раз в тот год в их провинции стали вербовать рабочих на каучуковые плантации на юг страны и в Новую Зеландию. Дат и ее родители развили бурную деятельность, они объездили все и вся, щедро раздавая взятки чиновникам вплоть до губернатора, и в конце концов заполучили для Кханя место подрядчика по вербовке рабочих. Помогло Кханю и старое ремесло, он отыскал своих прежних приятелей и открыл игорные дома, где с утра до ночи трясли «тарелочку». Сколько несчастных, разоренных тогда этой «тарелочкой», поставили отпечаток пальца под контрактом, который закабалял их на целые пять лет. Однако нужно было набрать тысячи рабочих, и тогда Кхань подкупил местные власти. Улучив момент, сельские блюстители порядка просто хватали нищих, бездомных и бессловесных людей, связывали им руки и силой волокли на вербовочный пункт. От главного подрядчика-француза Кхань получал по полтора донга за голову да, кроме того, клал в свой карман немалую толику из аванса — пяти донгов, — который причитался каждому завербованному. Не прошло и двух лет, как Кхань сколотил капитал десять тысяч донгов.
Затем супруги Кхань заинтересовались селом Дуой. Жена не пожалела денег и добилась своего — скупила несколько участков земли и дом в центре села. Поселившись в доме, «хозяйка» первым делом созвала всех сельских старцев на угощение, выставила им водки и торжественно объявила, что жертвует деньги на постройку кирпичной арки у въезда в село. Старики были довольны. А супруга Кханя стала ссужать жителям села деньги под проценты.
В те годы уже ощущалось начало экономического кризиса. Рис стал дешевле водяной ряски, которой кормят свиней и удобряют поля. Крестьянам не хватало урожая, чтобы расплатиться с налогами и долгами. Как правило, в марте и августе, когда подходил срок сбора урожая, во дворе у «госпожи хозяйки» толпились бедняки со всего села: один просил взаймы, другой упрашивал отсрочить долг, надеясь, что следующий урожай удастся продать подороже. Откуда им было знать, что рис станет еще дешевле, что проценты от долгов породят новые долги. Один за другим закладывали они свои дома, землю и, разорившись вконец, уходили из села и переселялись в пойму реки.
Наконец в селе осталось всего две семьи — семья дядюшки Муй и семья Мама, — которые решили, что бы ни случилось, не покидать родного дома. Но вот однажды,
