Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Мама лояльно относилась к моему желанию изучать в университете испанский язык, даже сочувствовала воздвигнутым препонам, но она категорически была против брака с латиноамериканцем.
– Я и на порог его не пущу! Меня ославят! Ты в своем уме такое предлагать, чтобы на нас все в доме пальцем показывали и говорили: «Вот. Не может ни с кем! Заграничных ей подавай! Ишь, какая цаца!» Он тебя обманет, если богатый, а если бедный – будешь с чашкой риса, как китаянка, сидеть.
И мне пришлось упрашивать тетку, чтоб выехать к ней в Красноярск, потому что я уже была беременна. Та согласилась, и я поехала во внутреннее изгнание по России.
Мне повезло. Тетка с удовольствием меня приняла. Но только потому, что это был их старый с мамой спор: как жить двум девушкам в Красноярске? Себя помнить, по-сибирски, или понестись, как оглашенная, после какой-то писательской встречи за каким-то поэтишкой в Москву? Якобы он предложил ей руку и сердце и зовет в столицу. Это полное безумие. А если обманет? Тогда ты здесь за последнего извозчика не выйдешь замуж, а то, гляди, и дверь смолой намажут. Сестра всё-таки уехала, и брак получился счастливым неожиданно для тетки.
А тетка вышла замуж в Красноярске по своей формуле. Но не было у нее ребенка, не было соревновательности с сестрой. А тут вдруг реальная возможность доказать сестре: «Говорили тебе – не выходи, у тебя не получится. Вот теперь ясно, что во втором поколении у тебя не получается. А я племяннице помогу». Ну, женская такая логика – всю жизнь разбирать, кто первый, кто последний в таких делах.
Когда я приехала в Эквадор и вошла во двор, меня встретила матушка Джо и объяснила тут же, не отходя далеко от ворот:
– Любовь мужчины у нас, в Латинской Америке, – дело неверное. Мужчина – это цветок. Сейчас цветет, потом завял. А женская дружба – на всю жизнь. Женщина с женщиной никогда не враждуют, а только терпят друг друга. Легко и празднично. Сумеешь так – будешь нашим другом. Нет – тяжело тебе придется. Я бы тебе не позавидовала.
– Я вам не малайка, – резанула я ей. – Я свободная женщина, буду зарабатывать сама и ни в ком не нуждаюсь. Если эта местность не подойдет, чтобы прокормить трудящуюся женщину с двумя детьми и мужем, то я уеду в город и там себе заработаю. А малайкой ни у кого не буду. Двадцать лет паши и улыбайся всей женской ораве с детьми и лентяями-мужчинами, а следующие двадцать лет гнобь сама таких же, как я сейчас? У меня бабка такая была. Слава Богу, что это кончилось для нашей семьи. А с меня вполне хватит Красноярска. Да, одной трудно. Но можно ставить цель – как ты хочешь жить, что ты хочешь. А в общей когорте ничего нельзя: ни быть смелым, ни быть трусом, ни работать, ни лентяйничать.
– Подожди, я тебя не понимаю.
– А я не нуждаюсь в вашем понимании. Важно, что я для себя это поняла. Я не буду эти глупости ни слушать, ни делать. Прощевайте. Но сын – твой. И внуки наши общие – на тебе, пока я не заработаю квартиру в городе.
Мамаша Джо не нуждалась в больших интеллектуальных размышлениях. Она всё это делала в беседе со своей товаркой и родственницей.
– Зачем так далеко ехать? – говорила она подруге. – А приехала – зачем о том месте думать? Не лучше ли согласиться и не раздирать детей на две семьи? Ничего из этого не выйдет. Человек силен семьей. То ли дело первый мой внук – Фернандо. Приехал, вошел в женское общество и думать забыл о какой-то там России. А второй – Федя. И к бабушке его возят, и письма туда пишет на русском, и подбивает его там жить. Зачем? Ребенок должен напитаться соками своего рода. Только тогда во взрослости он может что-то выдать свое. А так он будет перекати-поле. Невестка рвется туда и его приучает рваться. Ты приехала? Живи спокойно по нашим законам. Не надо туда рваться, если ты здесь. Смирись и не дергай детей. Я так считаю.
В городе я устроилась дизайнером. Может не сразу, но удачно. Меня хвалили за русские узоры, так как они освежили палитру типовых лейблов. Потом я даже вступила в поэтический кружок и была секретарем его. Младшего своего сына отправляла в подростковом возрасте в Россию к бабушке. Он там жил лето или немного побольше. В Эквадоре никто особенно не требует, чтобы вы непременно в школу ходили, как у нас. Там годок-два и пропустить можно по семейным обстоятельствам. Но будет недовольна миграционная служба. Свои пожелания она вам выскажет. Была я и сама раза два-три в Москве.
Первый приезд, в перестройку, грохочущий был. Я не только остро хотела видеть свой класс в переломный для России момент, но и померить свой интеллектуальный уровень, свою по отношению к одноклассникам карьеру. То было время новых текстов. Свои, накопленные, где запечатлена была относительная мера правды, безнадежно устарели. Теперь понадобилась как бы вся правда о себе, о России, о прошлом России, о связях с другими странами. И потому меня зацеловал класс, затаскали по всяким мероприятиям. Везде были рады и удивлялись. Надо же! Наши, оказывается, где-то за границей живут и приехали к нам, и рассказывают об этом. Такая бурная встреча и внимание со всех сторон мне были приятны. Меня засыпали предложениями писать в советские журналы, и я писала сама или совместно с кем-то из одноклассников. Особенно дорога мне была статья, в которой я поправила Маркса: неверно, что капитализм родился от пролетариата. Мол, вот, народ согнали на фабрики, он такой хороший и сделал капитализм. Рабочий есть рабочий, не надо к нему привязывать гегемонию в обществе. На самом деле согнанный на фабрики народ мог сделать своими руками продукт, а капитализм в собственном смысле слова могла сделать рыночная цепочка бизнесменов, которые это всё регулируют.
В первую встречу с Москвой я отдала кота на дачу, а он залез на самую высокую ель и оттуда не слезал и в руки не давался. Летя обратно в Эквадор, я обрадованно решила: «Значит, еще приеду. Большой кот ждет меня».
Эквадор – сплошной офшор. Живи – не хочу. Но никто не ожидал перестройки и уж тем более не ожидал следствия её – открытия внешнего мира и возвращения моего возвращения. Думалось, в
