Над Нейвой рекою идем эскадроном - Олег Анатольевич Немытов
Собрав последние силы, боец дополз до крутого склона и, оставляя кровавый след, кувырком покатился вниз, прямо под ноги уходящему обозу. Там его и подобрали Шевчук с Книжником. Оставшийся на месте обороны Роман, ещё выждав какое-то время, приказал оставленным для прикрытия двум бойцам бежать к роте Коломийца и заворачивать их к проходу между сопок.
Обоз шёл спокойно, по нему никто не стрелял. Федорахин понял, что Валинуров и Евстигнеев выполнили приказ. Ещё через некоторое время появился поредевший отряд, ушедший на прорыв во главе с Коломийцем. Командира несли на руках.
– Что с ним? – спросил Роман.
– В грудь навылет! – пояснил шедший первым ефрейтор.
– Ты один остался из старших?
– Больше никого! – вздохнул тот.
– Бегом, пока красные не опомнились, к проходу! И на Нерчинский завод! Надеюсь, дорогу знаешь? Ты ведь местный?
Ефрейтор утвердительно кивнул.
– Выполнять! За раненых отвечаешь головой! – грозно сверкнул глазами Роман.
И добавил, взяв с плеча у одного из солдат ручной пулемёт «льюис» с ещё раскалённым стволом: «Я прикрою!»
Сам Федорахин решил уходить последним. «Как я буду смотреть в глаза ребятам… Книжнику, Шевчуку, Фариду, Евстигнееву, если не выживет Степа Коломиец? – горько подумал Роман. – Ведь пускай из благих намерений, но ведь это я его послал, обманув, на смерть…»
Прошло ещё немного времени, и красные партизаны, поняв, что их провели, устремились в погоню с пологой сопки за уходящими белогвардейцами. Взяв ручной пулемёт, Роман встал за самую толстую ель и дал по наступающим длинную очередь, пока не кончилась лента. Партизаны залегли, но немедленно открыли ответный шквальный огонь. Полетели гранаты. Что-то сильное ударило Романа в грудь, глаза покрыла багровая пелена. Он прислонился к ели, но его ещё раз, теперь уже в плечо, мощно толкнула какая-то сила, и он медленно сполз вниз, цепляясь за кору дерева. Пробегавший мимо красный партизан увидел лежавшего на земле офицера, руки которого ещё судорожно двигались – и, не останавливаясь и особо не целясь, выстрелил и побежал дальше.
В это время отступивший из Шелопугинской штаб добровольческой бригады во главе с Грамотовым всё же поставил в известность командующего операцией генерала А.В. Бордзиловского о полке, погибающем в окружении под Дашинским. И генерал, конечно, уже ни на что не надеясь, всё же выслал находившуюся в Колобово добровольческую казачью дружину станицы Больше-Зерентуйской, которой командовал бывший её атаман, а ныне командир дружины, батареец, старший урядник Фёдор Григорьевич Сизов. Дружина рванула на выручку полка самым кратчайшим путём. Местные дружинники хорошо знали свой край. Им не хватило совсем немного времени, чтоб помочь Сводно-забайкальцам. Казаки как раз зашли с тыла наступающим с пологой сопки красным. Но застали там только хвост! Вероятно, поэтому бежавшие красноармейцы не столько погнались за уходящими белогвардейцами Романа, сколько бежали от неожиданно появившихся казаков. Поэтому и партизан, стрелявший в Федорахина, не стал останавливаться и добивать ещё живого офицера.
Спустившись с сопки и войдя в ложбину, казаки заметили лежавшего подпоручика. Кому-то показалось, что он ещё живой.
– Смотри, Григорьич! Офицер!
К лежавшему Федорахину подъехало двое.
– Евдоха! – позвал широкоплечий командир дружины Фёдор Сизов. – Ты намедни домой просился в станицу? Перевяжи, да увези туда, к нашему Самуилу. Может, выходит! А нет, хоть похоронят парня!
И двинув коня, Сизов направился в голову своей дружины, уже отходящей от места побоища. Казак Евдоха разорвал свою нательную рубаху, перевязал Романа и, перекинув через седло, повёз в Больше-Зерентуйскую.
Глава 2
Ульяна
Врач Самуил Исаакович Бертман появился в Больше-Зерентуйской станице будучи ещё совсем молодым юношей. Приехал он туда с отцом из Центральной России. Почему отец уехал в эти края, молодой Самуил слышал от старшего брата – по его словам, были у отца ссоры с еврейской общиной тех мест. Но самое интересное, что на новом месте дела у торговца Бертмана пошли гораздо лучше. Он ездил в Китай и Монголию, предлагал там товары, скупленные у охотников и промысловиков-забайкальцев, оттуда привозил чай, ханшин[68] и разные китайские товары, пользующиеся спросом у забайкальских казаков. Отцовскую стезю выбрал старший брат Самуила Наум, который, вскоре отделившись от семьи, переехал в Нерчинск, где обзавелся собственной лавкой. Но у Самуила никак не лежала душа к торговым делам. Как ни пытался отец уговорить сына взяться за ум, из этого ничего не выходило.
Но сложилось так, что старый Бертман узнал, что его младший сын часто пропадает у местного фельдшера. Вначале он отругал отпрыска, что тот теряет время, занимаясь непонятно чем, тогда как отцовские дела в торговле без помощника идут плохо. Но как-то старик слёг, заболев после тяжёлой зимней поездки. Очевидно, сильно простыл. Он уже было собрался проститься со своей семьёй и с торговыми делами, но сын выходил отца, даже не приглашая врачей из Нерчинска. Этот случай и решил его дальнейшую судьбу. Растрогавшийся отец не только простил сыну его неспособность к торговле, но и самолично отправил на учёбу не куда-нибудь, а в Петербург.
Самуил, отучившись, вернулся обратно в родную станицу, привезя с собой жену-еврейку, и поселился в отцовском доме, став местным врачевателем. Да и что греха таить, полюбил он этот край вместе с его жителями. А надо заметить, что в Забайкалье как нигде хорошо относились к еврейскому населению, даже в казачьей среде. С ними охотно сотрудничали, помогали обустраиваться, многие еврейские отпрыски впоследствии даже становились казаками и принимали православие, что, конечно, было бы немыслимо на Дону или на Кубани. Вскоре жена подарила Самуилу двух сыновей. Живя здесь и играя с казачьими детьми, они оба выросли казаками. Только вот после германской войны с ними вышла незадача. Старший сын, Георгиевский кавалер, вернувшись со службы, теперь служил добровольцем у Семёнова, причём, как доходили слухи, в контрразведке, а младший, будучи ещё малолетком, когда началась война, теперь оказался среди партизан. Самого Самуила Исааковича уважали в казачьей округе, слыл он не только за хорошего доктора, но и старался быть вместе с казачьей верхушкой станицы. Даже, в отличие от своих соплеменников, по праздникам вместе с атаманом и стариками прикладывался к горячительным напиткам. Но дома всегда был трезвым. Однако после того как сыновья ввязались в братоубийственную войну, Самуил Бертман начал уходить в себя, замыкаться, молча переживая семейную трагедию, а поэтому стал больше прикладываться к ханшину.
Как-то ночью его разбудил стук в окно. Он встал, зажёг лампу и, ничуть не удивившись, пошёл к воротам. Такое
