Над Нейвой рекою идем эскадроном - Олег Анатольевич Немытов
– Раненого тебе, Исакыч, привёз! Молодой ещё. Может, выходишь!
– Слышь, Евдоха! В больницу его вези! Сейчас приду! – пробасил Бертман.
– Та я уж там был! Лука, твой фельдшерюга, вдрызг напился! Не открыл!
Наскоро одевшись, Самуил Исаакович отправился в больницу. Там уже, наконец-то, проснулся и открыл дверь местный фельдшер Ермолаев с помятым лицом. Вдвоём с Евдохой они уложили раненого офицера на операционный стол.
– Эх, Евдоха, Евдоха! Зачем же ты его такой рубахой перевязал, ведь она у тебя черней земли! Не дай Бог, заражение будет. И без того не знаю, выживет ли. Три дырки! Крови-то потерял… – выговаривал доктор казаку, осматривая привезённого Романа. – Операцию надо делать срочно! Сходи-ка, Евдоким, за атамановой дочкой, она как-никак в Чите курсы сестёр милосердия прошла. Будет мне помогать! А этот мне не помощник! – махнул он в сторону фельдшера, хватающегося рукой за воздух. – Завтра же выгоню к чёртовой матери! В Нерчинск отпишу, пусть в армию мобилизуют!
Вскоре в операционную вошла заспанная молодая казачка лет двадцати. Это была поистине местная красавица. Стройная, темноволосая, с чёрными густыми бровями и с ямочками на щеках. Многие в округе, как из Больше-Зерентуйской, так и из других станиц, присылали к её отцу, атаману станицы, а ныне командиру дружины, сватов. Но всякий раз он им отказывал под предлогом, что надо погодить. Его жена, хоть и пожилая, но ещё не утратившая красоту казачка, уже начинала пилить мужа, что их дочь скоро станет перестаркой и тогда уж больше никто не позарится. Но объяснялось всё просто. Отец очень любил свою дочь, души в ней не чаял. Кроме дочери у него было два сына, но за нее он чувствовал особую ответственность, и жениха для нее хотел найти ей под стать. Чтобы зять был ему по душе.
– Что, Ульяна, поздно спать легла? Опять с казаками до полуночи гуляла? Вот отцу-то скажу! – начал с шуток Самуил Исаакович.
– Где они, казаки-то, ныне? Все воюют! Нешто я с недорослями загуляю? – расхохоталась Ульяна, окончательно просыпаясь и с интересом посматривая на бледное без кровинки лицо раненого. – Наши-то казаки тоже все на фронте, так матери помогала управляться! Работник наш Митрошка уж который день в загуле! Вот тятинька приедет, уж он ему пропишет!
– Ладно, готовь инструменты! Работа у нас будет, хорошо если не до третьих петухов! – посерьезнел доктор.
К утру прооперированный Федорахин, перевязанный чистыми стерильными бинтами, но по-прежнему без сознания лежал всё так же на операционном столе.
– Что делать теперь, не знаю. Вроде живой… Как кризис минует, надо бы его к кому из казаков на квартиру перевезти. Тут оставлять нельзя! Не сегодня-завтра партизаны нагрянут, узнают, что офицер раненный лежит, обязательно какую-нибудь пакость сотворят.
– Самуил Исаакович, пока я с ним побуду! А потом к нам в дом перенесём, все равно комнаты братов моих пустуют.
– Хорошо. Но Фёдора нет! А что Евдокия скажет? – спросил, почёсывая начинавшуюся лысину, Бертман.
– Маминька только на тятиньку кричать может! А со мной пусть попробует! – И Ульяна так сверкнула глазами, что Бертман не выдержал и прыснул со смеху.
– Ладно, будь так! Что, понравился подпоручик? Ну, давай, выхаживай! – И с этими словами доктор попрощался и ушёл домой.
Несмотря на требования и уговоры матери, два дня Ульяна не отходила от прооперированного офицера. Иногда слегка смачивала его иссохшие губы, проводя влажным тампоном. В сознание больной не приходил, на второй день начал бредить. Из его бессвязного бормотания она чаще всего слышала женское имя Васса. «Кто она ему? Жена? Невеста?» – думала казачка. Особенно часто он стал повторять это имя после того, как один раз открыл глаза и, как показалось девушке, впервые осмысленно посмотрел на неё. Но затем взгляд его помутнел, и офицер снова впал в беспамятство. «Неужели не выживет?» На третий день раненый опять открыл глаза и долго, удивлённо смотрел на сестру милосердия. Затем снова отключился, но теперь уже, как показалось Ульяне, он крепко спал. Игравших под окнами больницы казачат она послала за доктором. Бертман, осмотрев подпоручика и нащупав пульс, уже бодрее, чем раньше, заметил:
– Ничего, похоже, будет жить…
Пока Роман был в забытьи, ему сделали перевязку, и Самуил Исаакович вколол какое-то лекарство, видимо, известное одному ему. После долгих уговоров Ульяны он согласился разрешить транспортировку раненного в дом её отца. При помощи нерадивого фельдшера Романа перенесли в атаманский дом. Здесь, в доме Ульяны, через несколько часов он снова открыл глаза и разглядывал окружающее пространство с удивлением и любопытством.
Сколько прошло времени и что с ним случилось, Роман помнил смутно, а точнее после того сильного толчка в грудь, когда всё вокруг покраснело и воздух стал колючим, он полностью отключился. Когда впервые очнулся, то странное видение предстало перед ним – Васса! Она наклонялась и смотрела на него, а он звал её, говорил ласковые слова, но она не приближалась к нему и не реагировала. Когда он снова пришёл в себя, то опять перед ним стояла Васса… Но откуда она здесь?! Ведь он теперь далеко, у белых… И опять всё поплыло и померкло. А когда он уже окончательно пришел в сознание, то увидел, что лежит в незнакомой комнате, со вкусом обставленной мебелью. Рядом стояла кровать, накрытая цветным китайским покрывалом. На стенах висели картины и фотографии разных животных, и даже были приспособлены рога лося. И… в комнату вошла Васса! Он снова удивлённо на неё уставился. Но в следующее мгновение понял, что это не она, хотя сходство было поразительное. Напрягая мозг, он стал вспоминать предшествующие события, но его воспоминания обрывались на том, как он выпустил всю пулемётную ленту по партизанам, прикрывая отход своих. Далее по нему открыли огонь, и всё померкло.
С трудом ворочая языком, Роман спросил, где он находится. И девушка рассказала, что знала, о том, как он к ним попал, и о том, что находится он в казачьей станице, Больше-Зерентуйской Третьего воинского отдела. Её братья служат в Семёновских частях, а отец, ранее занимавший должность атамана, командует местной дружиной. Вскоре Роман почувствовал накатывающую усталость. Ульяна поднесла ему бульон, отпив который, Федорахин опять впал в дрему. Но после этого дела его медленно пошли на поправку. Правда, по ночам стало ныть раненое плечо. Если одна пуля, попавшая в грудь, прошла навылет,
