Над Нейвой рекою идем эскадроном - Олег Анатольевич Немытов
Хуже всего Роману было просить посудину для оправления. Каждый раз при этой процедуре он краснел и обливался холодным потом. С нетерпением он желал поскорей встать на ноги, что, очевидно, давало ему стимул быстрее поправляться. Вот, наконец, он начал вставать, держась за стену, и делать первые шаги. С каждым днём он увеличивал их продолжительность, а ещё через некоторое время стал, уже не держась за стены, ходить по горницам. В самой большой комнате он увидел висевший на стене портрет, с которого на него смотрел крепкий казак лет пятидесяти с красными погонами батарейца и с тремя лычками старшего урядника. На груди красовались три георгиевских креста, а голову венчала папаха с георгиевской лентой. Глаза у него были такие же, как у Ульяны – большие, чёрные, с густыми бровями.
Весеннее солнце, которое с каждым днём становилось всё теплее, манило на улицу. Вскоре Роман впервые за долгое время вдохнул пряный воздух пробуждения природы. Теперь он стал ходить оправляться во двор, и это особенно его радовало. В один из дней, когда почувствовал себя совсем окрепшим, он вышел и осмотрел здешнее хозяйство. Всё было сделано на века: и пятистенок из лиственничных брёвен, и конюшня, и сараи, и даже баня, – все выглядело как нельзя лучше. Чувствовались мужские руки хороших трудолюбивых хозяев. Но, тем не менее, их долгое отсутствие уже давало о себе знать. За эту зиму и весну ворота подсели, заплот подгнил, крыша над поветью просела от снега. Приткнутая у конюшни стояла телега со сломанной осью и не приготовленные к пахоте и севу орудия труда. Заглянул Роман и в конюшню: там стояли две рабочие лошади, и на первый взгляд выглядели они прекрасно, но опять-таки им требовалась перековка…
На следующее утро Федорахин, выйдя во двор, сразу же занялся делом. И так ему стало радостно и приятно на душе, что даже ноющие иногда раны не могли притупить в нём это чувство. Радовали его сердце привычные ему с детства запахи конского навоза, дёгтя и дыма, доносившегося из соседних огородов от сжигаемого мусора. Один плуг он перебрал, густо смазав его части, осмотрел борону, у другого плуга ему пришлось снять лемех, с которым он отправился к местному кузнецу. Поправили. Затем Роман привёз на одной из лошадей борону, которой так же подбили кое-где зубья. А к вечеру у Федорахина после интенсивной работы опять разболелись раны. Но он, стараясь не показывать вида, попросил Ульяну погулять с ним по станице и показать приметные места. Движение, разговор, новые впечатления, наконец, отвлекли Романа от ноющей боли, и она как будто ослабла.
Ульяна, в свою очередь, воспользовавшись прогулкой, решила узнать, кто же такая Васса. И Роман, не вдаваясь в подробности, рассказал своей спасительнице, что и как у него было с Вассой.
– Повела бы тебя к нам на вечёрки, да ведь там сейчас одна недоросль, все казаки воюют друг с другом, – вздохнула казачка, в душе представляя, как бы ей завидовали подруги, когда она появилась бы в сопровождении этого красивого, сильного и трудолюбивого парня, хотя и не казака.
Неспешно потекли весенние дни. Федорахин отремонтировал крышу повети, вытесал и поставил новый заплот, поднял ворота, договорился с кузнецом о перековке коней. За работу, если Роман сам принимал в ней участие, кузнец обычно брал натуральными продуктами – молоком, маслом, мясом и прочим, чему старшая хозяйка была весьма рада. И конечно, она была довольна, что Бог им в помощь подкинул этого раненого. А уральского парня всё сильнее пленяла красотой молодая казачка. Теперь ему даже стало казаться, что судьба не случайно развёла их пути-дорожки с Вассой… Благодаря своей стати, умению управляться с лошадьми, быстро, как кошка, вскакивать с земли в седло, Ульяна казалась ему ещё прекрасней.
Как-то днём, увлёкшись работой с тележной осью, которую он уже несколько раз пытался вставлять, но не выходило, вдруг он спиной почувствовал на себе чей-то взгляд. Роман обернулся. Его рассматривал казак, казалось, сошедший прямо с портрета, висевшего в горнице. Увлечённый работой, Федорахин не услышал скрипа ворот, петли которых накануне он густо смазал маслом.
– Хм… А я-то думал, Евдокия работника нового наняла! – проговорил казак.
Тут появилась Ульяна, бросившаяся старшему уряднику на шею.
– Тятинька! Это тот самый офицер, что вы под Шелопугиной подобрали, и Евдоха его привёз!
– Вот так да! Так даже как-то нехорошо: офицер в работниках! – проговорил хозяин.
– А ты посмотри, Фёдор, как он тебе всё к пахоте приготовил! – выйдя на крыльцо, сказала старшая хозяйка вместо приветствия мужу.
Роман тем временем, установив тележную ось на место, подошёл и с достоинством поздоровался с хозяином.
– Так, значит, это мы тебя у Захариной сопки подобрали? – задал вопрос Сизов.
– Если так Ульяна говорит, значит, да! В долгу я у вас, Фёдор Григорьевич! – сказал Федорахин.
– Ну, какой там долг! Случись, и ты бы меня подобрал! Ведь так?
– Так, – ответил Роман.
– А раз так, пойдём в дом, приезд мой отметим, знакомство сведём, а завтра делами займёмся. Я ведь и ехал домой порешать с пахотой да с посевной! Дела уж не так и хороши, хотя и усмирили партизан, но сынов домой не отпустят.
И по приглашению Роман вслед за хозяином прошёл в дом. На столе тотчас же появились гречневые колоба[69], пельмени и снедь маринованных овощей. Хозяин раскупорил бутылку ханшина, разлил себе и Роману, чокнулись, выпили и закусили. От последующих порций офицер отказался, что понравилось и Ульяне, и – ещё больше, как показалось Федорахину – старшей хозяйке. По просьбе хозяина Роман рассказал о себе, причём о службе в красных решил пока промолчать. Особенно Сизову пришлось по душе, что Федорахины происходили тоже из казаков, хоть и назывались непонятным ему термином беломестные. Слушая Федорахина, хозяин не забывал подливать себе ханьшина. А, изрядно подвыпив, сам излил душу Роману.
– Кто победит?! Ежели мы, все равно мира не будет! Такого понатворили… Жил-был царь. Кому он мешал? Нам, казакам – точно нет! Он там, в Питере, а мы здесь. Оно, конечно, отслужи своё! И живи – не хочу. А теперь… Даже в нашей станице: ты что, думаешь, все в моей дружине да у Семёнова? Нет! Есть такие,
