Её скрытый гений - Мари Бенедикт

Вдруг я слышу свое имя.

— Мадемуазель Франклин? — Это месье Меринг.

Он чередует обращения «Мадемуазель» и «Доктор», но делает это в такой пленительной манере, что невозможно сердиться.

— Спасена начальником, — шепчет Женевьева со смехом.

— Можете уделить мне минутку? — обращается он ко мне.

— Конечно, — отвечаю я и оборачиваюсь к друзьям. — Идите. Встретимся у «Шез Соланж».

С волнением я иду мимо рабочих столов и оборудования к кабинету месье Меринга, дверь его офиса выходит прямо в labo. Мне не впервой оставаться наедине с начальником, но непривычно, что он просит кого-то из нас о разговоре с глазу на глаз. В лаборатории царит непринужденная и дружелюбная атмосфера, на удивление без споров и конкуренции, и я не могу припомнить случая, чтобы месье Мерингу понадобилась конфиденциальность для разговора. Даже возможную публикацию моих результатов мы обсуждали в общей лаборатории, в присутствии других chercheus и ассистентов.

— Oui, месье Меринг? — спрашиваю я, стараясь не уставиться в его зеленые глаза.

— Мадемуазель Франклин, я уверен, что вы заметили, насколько мы довольны вашими успехами здесь.

Я озадачена его похвалой. Не потому, что он не умеет признавать достижения своих сотрудников, просто обычно он высказывает благодарность спонтанно, прямо на рабочем месте, чтобы все слышали.

— Вы очень великодушны, как и месье Матьё, — отвечаю я, не придумав ничего лучшего.

— Вы этого заслуживаете. Очевидно, за короткое время вы стали экспертом в рентгеноструктурном анализе, и уверен, ваша статья заслуживает публикации в Acta Crystallographica.

— Спасибо, сэр, — заикаясь, отвечаю я, все еще в растерянности. Это что, внезапная оценка работы?

— И в связи со всем этим, — он прочищает горло, — я хотел бы, чтобы вы сопровождали меня на Лионскую конференцию в мае.

— Лион? — я поражена. Многие мои коллеги работали здесь годами и так не получили приглашения ни на одну научную конференцию, которые снова начали собираться по всей Европе после окончания войны. — Я?

— Да, вы, — отвечает он со своей обезоруживающей улыбкой. Я не могу не улыбнуться в ответ. — Вы это заслужили. С нетерпением жду возможности представить вас всем.

* * *

Я иду несколько кварталов до «Шез Соланж», яркие головки тюльпанов выглядывают из проталин, но я их почти не замечаю. Я разрываюсь между радостью из-за того, что месье Меринг выбрал меня для участия в конференции, и беспокойством о том, что могу совершить ошибку. Я не боюсь выступлений, презентаций и общения с коллегами-учеными. Я переживаю, что могу невольно проговориться, когда мы с ним останемся наедине.

Заново сколов волосы, растрепанные весенним ветром, я захожу в «Шез Соланж». Знакомые клетчатые скатерти и теплое свечение камина в центре ресторана успокаивают. Возможно, я придаю неоправданно огромное значение этому приглашению; возможно, другие chercheurs тоже ездили на конференции до моего появления.

— Что он хотел? — спрашивает Женевьева, едва я усаживаюсь на стул, который они заняли для меня. Предо мной аппетитный цыпленок в вине, но есть расхотелось.

— Пригласил меня сопровождать его на конференцию в Лионе.

Друзья непривычно стихают, и я понимаю, что быть выбранной для участия в конференции действительно важно. Злятся ли они из-за того, что выбрали не их? Неужели они думают, что я недостойна такой чести? Или зависть, свойственная научной среде, наконец пробралась и в эту уникальную поддерживающую компанию? Участие в конференции в Лионе не испортит отношений между коллегами и мной, убеждаю я себя.

— Поздравляю, Розалинд. Отличная работа, — прерывает молчание Витторио.

Женевьева тянется через стол, чтобы пожать мне руку.

— Ты гений, — говорит она, и со всех сторон слышится «молодец».

Пока я наслаждаюсь своим цыпленком в вине, бурная беседа группы течет как обычно и касается тем гораздо более значимых, чем мои достижения. Я позволяю своим мыслям плыть по волнам их разговоров — от ужасного убийства Ганди в Индии до возможности принятия Америкой плана Маршалла для помощи европейским странам в экономическом восстановлении, от вероятности создания государства Израиль до перспективы получения Патриком Блэкеттом Нобелевской премии по физике за исследования космических лучей. Я уже почти успокоилась по поводу их реакции на Лион, когда до моего слуха донеслось имя месье Меринга.

— Думаете, слухи правдивы? — тихо спрашивает Габриэль Алена на противоположном конце стола.

— Какие именно? — словно усмехается Ален.

Голос Женевьевы становится громче — она спорит с Лукасом, кто выиграет Нобелевскую премию, и я не могу расслышать ответ Габриэля. Черт побери, думаю я. Почему Женевьева и Лукас не могут говорить чуть тише, хоть раз? Кроме часто пересказываемой истории о том, что в военное время он скрыл свое еврейское происхождение и покинул Париж, чтобы работать в более отдаленном и, следовательно, более безопасном регионе Франции (что вполне понятно), я не знала никаких слухов о месье Меринге. Совсем никаких. Но, с другой стороны, стоит разговору коснуться начальника, как я всегда стараюсь сменить тему или заняться чем-то другим. Опасаюсь, что мои тщательно скрываемые чувства вдруг проявятся помимо моей воли.

Я изо всех сил прислушиваюсь к разговору Алена и Габриэль, но дебаты о Нобелевке продолжаются. Когда мы встаем и отправляемся обратно в лабораторию, даже Габриэль и Ален втягиваются в дружеский спор о премии, и я остаюсь в недоумении: какие же слухи ходят вокруг месье Меринга?

Глава девятая

10 мая 1948 года

Лион, Франция

Я стою на самом высоком холме Лиона, смотрю вниз на слияние рек Рона и Сона, чуть южнее исторического центра города. Реки сверкают золотыми и коралловыми оттенками в лучах восходящего солнца, чудесное свечение подчеркивается терракотовыми крышами городских зданий. Как я рада, что приехала в Лион на день раньше, думаю я. Иначе упустила бы этот потрясающий вид.

Спускаясь по булыжным улочкам к своему отелю, я прохожу мимо шести церквей, которые, судя по стилю и материалам, были построены в эпоху Средневековья и Возрождения. Глубокая и разнообразная история города — от истоков как древнеримской колонии до торговых высот Возрождения и успехов в производстве шелка в XVII–XVIII веках — проявляется повсюду. Кажется, что город пытается вернуться к своему великолепному прошлому, к временам, которыми он мог гордиться, минуя болезненные воспоминания о нацистской оккупации. Обращаясь к прошлому, я тоже сосредотачиваюсь на том, что недавно Лион был центром французского Сопротивления, а не на мыслях о множестве евреев, депортированных в лагеря с его улиц.

Через два часа я уже одета в свою обычную униформу: накрахмаленную белую блузку, темно-синюю юбку и двойную нитку жемчуга, никаких новых фасонов одежды, если я хочу, чтобы меня воспринимали всерьез. Я жду месье Меринга на ступенях здания, где сегодня и завтра пройдет