Союз рыжих - Стив Хокенсмит
– Ну, как я сказал во время осмотра трупа, на покойном были шпоры. Подозреваю, Будро хотел смыться. Если так, то почему бы ему не прихватить несколько дорогих вещичек, которые можно сбыть в городе? А где здесь можно достать ценности? Только в доме.
– О. Да, – проговорил Эдвардс, и его раздражение уступило место другому, пока неясному чувству. – Понимаю, понимаю.
А затем бостонец сделал нечто такое, отчего по спине у меня побежали мурашки, как от холодного северного ветра: он улыбнулся.
– Пожалуй, мы не так начали разговор. Наверное, простым парням вроде вас я кажусь страшным педантом. – Эдвардс пытался говорить шутливым тоном, который не вполне вязался с определением «страшный педант». – Но это лишь видимость. Нужно держать марку, когда рядом… – Он кивнул на замок и закатил глаза, изобразив нечто среднее между гримасой боли и ухмылкой. – Вы ведь понимаете.
– Конечно.
– О да, конечно, – повторил за братом я. – Мы понимаем.
– Вот-вот. И я тоже понимаю вас. Тяжелая, однообразная работа, и вдруг появляется возможность вырваться, немного развлечься, вот вы и хватаетесь за нее. Да и кто бы не ухватился?
Густав пожал плечами. Хотя жест был нейтральный, Эдвардса он, видимо, ободрил.
– Но, знаете ли, вы ничего не добьетесь, если будете лезть в чужие дела, разве что, возможно, разозлите своих нанимателей. Стоит ли? С герцогом шутки плохи, уверяю вас. Чтобы вы не считали меня таким уж высокомерным спесивцем, я готов помочь вам. Давайте я схожу в дом и принесу вам бутылку вина или скотча, а то и настоящего английского джина. Все, что пожелаете. Я отдам бутылку вам, и расследуйте себе на здоровье в тихом прохладном месте. Осмелюсь предположить, что это гораздо лучшее времяпрепровождение, чем ходить и задавать глупые вопросы. Что скажете, м-м-м?
Эдвардс стал странно растягивать слова, и только под конец до меня дошло: он пытался говорить как мы. Правда, выговор получился не особенно убедительным – как, впрочем, и предложение.
– Я не пью, когда работаю над делом, – сказал Густав. Правый глаз у него слегка дернулся – только родной брат мог заметить это движение и понять, что он подмигивает.
– Идиот! – тут же выпалил Эдвардс своим обычным высокомерным тоном. Затем он обогнул нас и захромал к коралю настолько быстро, насколько позволяли ноющие мускулы.
– Мистер Эдвардс! – окликнул его Густав. – Еще один вопрос, последний!
Бостонец неуклюже повернулся.
Старый показал на корзинку, болтающуюся на правой руке Эдвардса.
– Вы что, на пикник собрались?
Эдвардс, не удостоив его ответом, повернулся обратно к коралю и заковылял дальше. Он подошел к Макферсонам, и после короткой беседы пара подручных Ули побежала к сараю, где стояли фургоны и коляски. Эдвардс зашаркал за ними.
– Похоже, и правда собрался на пикник, – пробормотал Густав.
Я кивнул.
– Странно.
Мой брат поднял бровь.
– Не просто странно: подозрительно.
Мы продолжали стоять, глядя на Макферсонов, но тут они повернулись и уставились на нас. И не только уставились: они снова направились в нашу сторону.
Необходимость все утро от кого-то убегать уже начала действовать мне на нервы, но я решил, что промедление обойдется моей шкуре еще дороже.
– В дом? – спросил я брата.
– В дом.
Мы взбежали по ступенькам и ворвались в прихожую. При нашем шумном появлении Эмили высунулась из столовой и уставилась на нас. А потом дверь у нас за спиной открылась, и ее глаза распахнулись еще шире.
За нами в дом вошли Ули и Паук.
Глава двадцать третья
Суртир и дубл-у-це,
или Густав и швед беседуют… но обоих невозможно понять
Старый не стал дожидаться, пока Макферсоны стреножат нас, как пару телят. Он направился к Эмили, а я поспешил за ним.
– Доложи его милости, и быстро, – бросил мой брат остолбеневшей горничной, когда мы проходили мимо. – У мистера Макферсона важное известие!
– Не смей… – начал Ули, но Эмили уже умчалась. За звуком торопливых шагов последовал скрип открывающейся двери – без сомнения, в кабинет Перкинса, – а затем голос герцога:
– Что еще, Макферсон?
– Ну, сэр… э-э-э… видите ли… – заблеял Ули, пока мы бежали по коридору.
Шведа мы нашли в кухне, где он раскатывал тесто.
– Ох, малтшики! – с нечастным видом простонал старик. – Пиркинс умирать, Бу-де-роу умирать. Здесь софсем плох есть, э?
Выговор у Шведа и в лучшие дни был тягучий, как патока, но сегодня слова тянулись бесконечно, словно кувшин той самой патоки оставили на холоде. Пока я пытался выцедить смысл из этого сиропа, Густав ответил:
– Да, совсем плохо. Есть минутка поговорить?
– Могу с малтшики говорить, пока тот мелкий девочка Им-или не вернется.
К счастью, попутно Швед кивнул, и нужда в дословном переводе отпала.
– Скажи-ка, ты не видел ничего необычного ночью или утром? – спросил Старый.
Швед снова кивнул.
– Тут, в дом, внису дубл-у-це, но Им-или говорит, слишком шум много утром. Не ей, понимай, а… – Швед ткнул костлявым пальцем в потолок, над которым находились спальни господ. – Потому я фсегда идти ф суртир, когда делать плюх, да? И я…
– Постой-постой, – прервал его Густав. – Ду-бел-уце?
– Да, дубл-у-це.
Братец был настолько огорошен, что даже обратился ко мне за помощью.
– Ой, ну ладно тебе, Густав. Только не говори, что не знаешь, что такое «дубл-у-це», – ухмыльнулся я. – В каждом современном доме он есть.
– Так и что это такое?
Я пожал плечами.
– Будь я проклят, если знаю.
Старый раздраженно фыркнул и вернулся к повару.
– Дубл-у-це, – повторил Швед, рисуя в воздухе буквы дрожащими пальцами, измазанными в муке.
Поскольку буквы для моего брата не имели никакого смысла, расшифровку он предоставил мне.
– W. C., – пояснил я. – Ватерклозет.
– О, – разочарованно выдохнул Густав.
– Ну что ж, не зря потратили время, – заметил я. – Такими темпами не пройдет и месяца, и мы узнаем, что Швед ел на завтрак. Если хочешь, пойду попрошу Ули и Паука не убивать нас, пока…
– Итак, – обратился мой брат к Шведу, – рано утром ты пошел в сортир.
Повар кивнул, и я увидел, что глаза Старого чуть сузились. «Всегда-Пожалуйста не соврал», – было написано на лице у брата.
– Но кто-то уже до меня там, – продолжал Швед. – Еще почти темно, не видеть кто. Но пришел ближе, шаги и вроде голоса слыхать. И тут – бряк! Дверь хлопать закрылась.
– Ты кого-то слышал у сортира?
– Шаги, да.
– И голоса?
– Тумаю наверно.
– А дверь хлопнула потом?
– Да. Бряк!
– Бряк?
– Бряк!
– А после «бряк»?
– Я знать, Им-или жаловаться, если я в дубл-у-це рано, да? Вот стучать в дверь суртир и говорить: «Алло! Скоро делать?»
– И…
– И ничего. Нет ответ.
– А за дверь ты дергал?
– Да. Заперт.
– И в какое примерно время?
– В полпятого может, тумаю.
– В полпятого, – повторил Густав.
Он бросил на меня короткий взгляд, приподняв бровь. Похоже, Швед подтверждал версию событий Маккоя и Глазастика Смита: выстрел прозвучал перед рассветом, а не сразу после полуночи. Прежде чем я успел запустить зубы в эту мысль и как следует разжевать ее, Старый продолжил допрос:
– А потом что?
– Выбор нет иметь, – вздохнул Швед. – Ходить в дом обратно, в дубл-у-це. Потом работать. Им-или вчера мне говорит: герцог колбаски хотеть. Колбаски! Где взять колбаски, разве как рукой сделать? Вот и делать. Делать для этот жирный свин его колбаски: рубить, молоть, рубить, пихать. И тут… Бенц!
– Бенц?
– Бенц!
– Выстрел.
– Да. Но, может, не бенц. Может, больше как… – Швед понизил голос и шлепнул по губам ладонью. – Хлуп!
– Хлопок?
– Да. Хлуп, не очень громко.
– Ты вышел, чтобы посмотреть?
– Нет.
– Нет?
– Нет. Руки в колбасках до локтей, тумать: «А-а, это Брэквелл. Один день он застрелить кого свой модный пистоль».
– Ты видел Брэквелла?
– Э-э, нет.
– А хоть кого-нибудь видел, пока был на улице?
– Нет.
– Может, в доме? Кто-нибудь встал?
– Еще нет. Эта Им-или – всегда поздно спать. Ни разу не видеть, чтоб до солнца выходить. А те, – Швед снова ткнул большим пальцем вверх, – они еще час не вставать.
– А теперь, Швед, очень важный вопрос, – очень медленно произнес Старый, чтобы донести до повара серьезность ситуации. – Сколько времени прошло с того момента, как ты постучал в дверь сортира, и до
