Союз рыжих - Стив Хокенсмит
Он подхватил с земли вещицу, лежавшую у ног альбиноса. Это был карманный пистолет дерринджер. Причем, судя по виду, знавший лучшие времена: древний однозарядный кольт 41-го калибра, ржавый и черный от грязи.
– Судя по всему, Будро застрелился, – заявил Макферсон, демонстрируя маленький пистолет окружающим, после чего небрежно засунул его в карман плаща. – Парень всегда был мрачным. Правда же, ребята? Думаю, решил поставить точку.
Ули явно сочинял объяснение на ходу. Казалось, в нем внезапно пробудилась страсть к дедукции, в точности как у моего брата. Я бросил взгляд на Густава, проверяя его реакцию и ожидая увидеть удивленную или хмурую мину. Но увиденное превзошло все ожидания – и совершенно меня не обрадовало.
Говорят, что дела говорят громче слов, и в девяноста девяти случаях из ста так и есть. Однако сегодня был тот самый сотый случай из ста, когда моему братцу удалось перевернуть наш мир, не пошевелив и пальцем. Для этого понадобилось всего одно слово: две невинные буквы, которые, сложенные вместе, изменили абсолютно всё.
– Ха, – произнес Старый.
«У-у-у, дьявол», – подумал я.
– Ха? – переспросил Ули, слишком удивленный, чтобы разозлиться.
– Ха, – подтвердил мой брат и кивнул.
Озадаченность Макферсона сменилась яростью.
– Ха?! – каркнул он, словно огромная мрачная ворона.
– Слышал же, – не сдавался Старый. – Ха!
Каждый, кому приходится попотеть, чтобы заработать себе на хлеб, сразу поймет, чем это нам грозило. Мягко говоря, мой брат официально усомнился в правдивости своего начальника.
А если отбросить деликатность, Старый только что публично обозвал приказчика сраным брехлом.
Хотя Эдвардс, Брэквелл и герцог Балморал не принадлежали к рабочему классу, они все же поняли, что происходит какое-то противостояние. Старик повел себя в своей обычной манере: открыл рот и заорал.
– Что все это значит? Эй, ты! Может, у тебя есть другое объяснение, отчего он умер?
«Эй, ты» было адресовано Старому.
– Объяснение? Нет, сэр, – покачал головой братец. – Но у меня есть кое-какие вопросы, которые стоило бы задать.
– Например? – нетерпеливо спросил герцог.
– Ну, например, почему на нем шпоры.
Все повернули головы и уставились на ноги Будро. На сапогах действительно были рабочие шпоры, ржавые звездочки которых воткнулись в земляной пол сортира.
– С чего бы это, собираясь застрелиться, парень озаботился надеть шпоры и уж только потом потихоньку выбрался из барака сюда и сделал свое дело? – развернул свою мысль Старый.
– Да ясное же дело, не в себе он был, раз пустил себе пулю в лоб, – ответил Ули. Злобная мина у него на лице сменилась выражением терпеливого недоумения, какое в былые времена появлялось у моей дорогой муттер[6], когда дядюшка Франц принимался уверять, что утки разговаривают, свиньи читают мысли, а Бог только что заглянул к нему поговорить о политике. – Нет смысла гадать о причинах того, что он творил.
– Но дело не только в шпорах, – невозмутимо продолжал Старый. – Посмотрите на кобуру Будро. У него там отличный «миротворец». Мог бы сунуть ствол себе в ухо и стрелять наверняка, вместо того чтобы рисковать с этим жалким пистолетиком. Уж если Будро был так подавлен, что покончил с собой, вряд ли он побоялся бы испачкать мозгами сортир. Почему же не стрелял сорок пятым калибром? Но и это еще не всё.
Ули закатил глаза, надеясь, что его парни начнут гоготать и улюлюкать. Но те внимали Густаву с неменьшим вниманием, чем осиногнездовцы. Даже Паук старался ни упустить ни слова, хотя, судя по его виду, не упустил бы и возможность вздернуть Старого на ближайшем дереве.
Что до джентльменов, каждый из них реагировал по-своему. Судя по выражению напускного веселья на лице Эдвардса, он склонялся к мнению, которое старательно навязывал всем Макферсон. А именно что у моего брата не все дома. Брэквелл, с другой стороны, взирал на Старого как на героя-победителя, а вовсе не бредящего сумасшедшего. Губы же герцога кривились, превращаясь во все более кислую мину, по мере того как Густав продолжал свою речь.
– На нем нет ни следа ожогов, – отметил мой брат. – Чтобы вышибить мозги, меткости не нужно. Достаточно приставить пистолет прямо к котелку. А в таком случае не только мозгами все стены перепачкаешь, но и пороховой ожог получишь. Однако и руки, и лоб у покойника белые, если не считать дырки от пули. Так что мне совершенно ясно, что Будро не сам застрелился. Кто-то ему помог.
– Ха! – сплюнул Ули.
Густав скрестил руки на груди и окинул Макферсона холодным, оценивающим и слегка разочарованным взглядом, который обычно приберегал для меня.
– И что тут потешного?
– Ты, ты потешный. – Ули смотрел на брата не менее холодно. – Давно слыхал, что ты странная птица, Амлингмайер, а теперь и сам вижу. Как корова в лужу пернула. К чему ты ведешь, в конце-то концов? Кто-то зашел в сортир вместе с Будро, выстрелил ему в лоб, нырнул в дерьмо и прорыл ход наружу? Иначе не вышло бы, ведь, если ты не забыл, дверь была заперта изнутри.
Старый вздохнул и покачал головой. Дверь сортира так и стояла нараспашку, и, ко всеобщему удивлению, Густав встал за нее.
– Отто, – велел он мне, – постучи-ка по этой двери.
Все это время я молчал и старался казаться поменьше ростом, хотя ни то, ни другое мне не свойственно. Но теперь деваться было некуда: братец опять вынуждал меня подыграть ему в шерлокианстве, прямо сейчас, на виду у всех. У меня оставался последний шанс сказать ему, чтобы заткнулся и бросил свою детективную чепуху. Тогда нам, возможно, не удалось бы соскочить со сковороды, но мы хотя бы не угодили бы прямо на угли.
Итак, передо мной стоял выбор, и этот выбор раскалывал мне мозги, как топор раскалывает арбуз. Густав всего-то попросил меня постучать в дверь, но я чувствовал себя так, будто мне предстоит войти в эту дверь, зная, что впереди пропасть. В тот момент мне пришлось признать нелестную правду о себе: даже имея свое мнение, решения я предоставлял принимать другим.
«Что ж, – подумал я, – может, пришло время это изменить».
Я подошел и постучал в дверь.
В отдушине показались глаза Старого.
– Кто там? – спросил он.
Я не всегда молниеносно подхватываю мысли брата, но на сей раз сразу все понял и, выставив указательный палец, направил его Густаву в лоб.
– Бах-бах, – сказал я, опуская большой палец, как боек пистолета.
Вокруг глаз Густава появились морщинки, и я понял, что брат одарил меня одобрительной улыбкой.
Когда он вышел из-за двери, от этой улыбки, конечно, не осталось и следа.
– Еще раз повторяю: этот человек не застрелился.
Мне показалось, что у нас получилась неплохая демонстрация дедукции, но Ули и слышать ничего не хотел. Он изо всех сил старался сохранить лицо перед хозяевами – а может, спастись от петли – и сдаваться так сразу не собирался.
– Брехня! – заявил он. – Если кто-то действительно застрелил Бу, как ты говоришь, какого черта он бросил пистолет в сортире?
– Этого я не знаю, – признал Старый, отвечая на подначку Макферсона стальным взглядом. – Было бы интересно спросить того, кто это сделал.
Ули скривил губу, однако не успел ответить, поскольку тишину нарушили аплодисменты.
– О, браво. Бра-во! – воскликнул Эдвардс, хлопая холеными мясистыми ладошками. – Вот это представление. Что дальше: будете доказывать, что небо синее? – Он повернулся к герцогу. – Не понимаю, какое отношение к нам может иметь смерть какого-то негра, вне зависимости от обстоятельств. Предлагаю оповестить соответствующие органы власти и заняться своими делами.
Я воззрился на него в изумлении, пораженный откровенностью, с которой бостонец выставил напоказ черствое сердце и недалекий ум.
Если бы я надеялся, что герцог уравновесит циничное бессердечие Эдвардса небольшой порцией простой человечности, – а я не надеялся, – то был бы горько разочарован.
– Совершенно верно, совершенно верно. – Старик так решительно закивал Эдвардсу, что затряслись все многочисленные подбородки. – Очевидно, что нам не о чем беспокоиться. Макферсон, займись этим.
– Да, сэр. – В глазах Ули сверкнула радость победы.
Герцог и Эдвардс направились к замку, без сомнения собираясь вернуться к делам более важным, чем какое-то там убийство, – то есть
