Анна Мосьпанов - Германия. Свой среди своих
Первым в наши сети попал роскошный трехмесячный экземпляр по имени Виталий.
— Не иначе хозяева — фанаты братьев Кличко, — заметил ребенок. — Давай посмотрим, кто там еще есть в помете.
Разумеется, в помете оказался крупный, щекастый Володья.
Наряду с «братьями-боксерами» в ассортименте находились очаровательно-рыжий Царь Петр со слегка косящими плутовскими глазищами величиной с хорошую тарелку и почему-то блондинистая Аннушка.
Я искала Маргариту, Берлиоза и Коровьева, но не нашла. Это все же наши родные, посконные ассоциации.
Зато были обнаружены Аркаша, Альоша и Вассилий, почему-то с двумя «с». Подозреваю, что исключительно из уважения.
— Это мальчик или девочка? — поинтересовался ребенок, указывая на очаровательное существо с двойным именем Яша-Яна. — Они что, пол определить не смогли?
Дальше нам попались голубоглазый Ярослав и его не менее синеокая подружка Янислава — хотя я, признаться, ждала Ольгу, и вяловатый, слегка оплывший Распутин.
На одном из сайтов мне встретился изящный, дымчато-серый Валентин — боюсь даже предположить, кого имели в виду, и кокетливая желтоглазая Юлия.
Мы перебирали объявления очень долго, ожидая встречи с Альонушкой, Машенькой и тремя медведями. Но в основном попадались Иваны и Катьюши. Ну и кто скажет, что у немцев нет чувства юмора?
Следующий стереотип, о котором очень часто приходится слышать: немцы никогда и не при каких обстоятельствах не любят вспоминать о Второй мировой войне. Это тема — табу, и вспоминать об этом как бы неприлично. Якобы немцы, пережившие советскую оккупацию, реагируют на любое упоминание о «русских» со смесью ужаса и брезгливости, а молодые вообще понятия не имеют о том, что была такая война. Об этом мы еще обязательно поговорим с вами отдельно, потому что рассказать в двух словах о том, что испытывают и чувствуют сегодняшние немцы, не так-то просто.
А пока я хочу рассказать вам о встрече с человеком, чья судьба может быть идеальной иллюстрацией того, что прошлое никуда не исчезает.
Он подсел ко мне сам. Точнее, сначала помог, а потом подсел. Я летела в командировку в Лондон, рейс был последний, вечерний, и самолет был полупустой.
В данном случае человек просто повел себя по-джентльменски. Я воевала со своим рюкзаком, который несмотря на небольшие габариты никак не хотел укладываться на полку над сидением. Сначала я его уложила, потом вспомнила, что внутри бумаги, начала вытаскивать назад, потом — снова укладывать.
Мужчина, идущий по проходу, увидел, что в неравной борьбе с рюкзаком я явно проигрываю. Let me help you![16] Уложил багаж, улыбнулся и пошел дальше. Сел через ряд. Я пристроилась у окошка и набрала телефон, пока мы еще не взлетели, чтобы договориться с коллегами о встрече на следующий день. Говорили мы по-русски. Я договорила, попрощалась, отвернулась к окну, закрыла глаза.
— Можно к вам? Я услышал русский язык. Сто лет не говорил по-русски.
Я неохотно повернула голову. У него были умные карие глаза в лучиках «гусиных лапок», крупные черты лица, практически квадратный подбородок. Глубокие морщины, идущие от крыльев носа. Когда-то, наверное, он был ярким блондином. Сейчас в волосах проглядывало много седины, но они по-прежнему были густыми и очень ухоженными. Блондин с карими глазами — редкое сочетание, запоминающееся. На вид ему было лет пятьдесят восемь — шестьдесят. Может, чуть больше.
На нем был элегантный костюм. Человек, путешествующий в десять вечера в костюме, из кармашка пиджака которого торчит платочек в цвет галстука, вряд ли работает дальнобойщиком или лесорубом. Скорее всего, какой-то бизнесмен, передвигающийся между странами с одним ноутбуком. Впоследствии так и оказалось, кстати говоря.
— Вы в Лондон по делам или в гости? — по-русски он говорил с сильным акцентом, но очень правильно, чисто. Такое ощущение, что язык когда-то активно использовался, а затем был отложен куда-то в закоулки памяти — не за ненадобностью, а потому что было не с кем общаться.
— По делам, — ответила я, — на один день. Послезавтра утром назад, в Германию. А вы?
— Я живу в Англии. В пригороде Лондона. А бизнес частично в Голландии. Вот и летаю туда-сюда.
Перекинулись еще парой слов о погоде, кризисе и падении курса доллара. Обычный small-talk[17], занявший пять минут. Вроде бы, все. Но у меня было явное ощущение, что человек хочет о чем-то поговорить. Какое-то шестое чувство. И я спросила его, откуда такой хороший русский.
Он улыбнулся как-то очень светло, благодарно, и медленно, словно сам с собой, заговорил.
— Я ведь родился в России. В СССР, точнее, в лагере. На северо-востоке. Там, где только снега и непролазные леса. Мой отец был военнопленным. Они работали на лесоповале. А мама… Мама была поваром в лагерной столовой. Она литовка по национальности была, но из обрусевших. Прекрасно по-русски говорила, любила очень русскую культуру[18].
— Мама потом рассказывала, что это не был случайный секс, — продолжал между тем сосед. — Это была любовь… как это… с первой буквы.
— С первого взгляда, — машинально поправила я и тут же мысленно себя отругала. Боялась сбить его с мысли.
— Да, с первого взгляда. Спасибо. Извините мой русский. You know what[19] мне хочется говорить об этом по-русски. Всегда хотелось. Но как-то не с кем было. А вам, мне показалось, может быть интересно. Да, мама… Любовь у них приключилась. Или страсть, whatever[20]… Ну вот. Мама забеременела. Об этом, разумеется, в какой-то момент стало известно лагерному начальству. Когда уже скрывать было невозможно, маме дали меня родить, а потом посадили. За связь с фашистом, вы понимаете, да? Было это в 1948 году. Маму посадили. Меня отдали в дом для детей без родителей.
— А папа?
— Папа отсидел и вернулся в Германию. От мамы у него ничего не осталось. Только брошь в виде цветочка такого. Синего. Василия? Васиня? Василька! Вспомнил. В виде василька. А у мамы вообще ничего не осталось. Только одна фотография папы в военной форме (она ее прятала всю жизнь, боялась очень). Там на обратной стороне был написан адрес папиных родственников в Западной Германии, куда он собирался потом вернуться. А потом маму выпустили. Тогда умер Сталин, и всех выпустили, многих. И она стала меня искать. По всем домам детей. Детским домам. Вам интересно?
А я сидела как замороженная, боясь, что сейчас он перестанет рассказывать. Передумает, смутится, потеряет интерес. Мало ли. И я не узнаю, чем все кончилось.
— Мама искала меня очень долго, но нашла. Я был тощий, со зверями в голове. Такими, как кузнечики, только маленькими, черными. Они еще прыгали везде.
— Вшами, — подсказываю почти шепотом.
— Да, вшами. И голодный очень. Мама говорит, она купила на вокзале у старушки банку с молоком козла. Женского козла.
— Козы.
— Козы. Да, спасибо! Вы поправляйте, пожалуйста. Я очень хочу чистый русский язык. Вижу, вам неудобно. Вы поправляйте. Я так благодарен, когда по-русски… Очень много русских сейчас в Лондоне. Очень. Но как-то никогда не хотелось рассказывать об этом. Что я сын немецкого солдата. Всегда боялся без ума… безумно… реакции. Ненависти. Да… Козы молока мама купила. Принесла с собой банку, когда меня забирать пришла. А я у нее на глазах всю ее выпил. Три раза литр. Три литра, говорят?
— Да. И что же дальше? Куда вы с мамой подались потом? У нее же, наверное, был запрет на передвижение? На въезд в Москву?
— На передвижение? Sorry, i don't understand[21] передвижение. Мама решила ехать к родственникам в Литву. Мы поселились на хуторе. Далеко от Вильнюса, в глубине. Мама… мама устроилась работать в магазин продуктов. Я ходил в школу. Все было хорошо вроде бы, но мама очень хотела найти отца. Всю жизнь. Она красивая была очень. Даже тюрьма ее не испортила. Многие предлагали ей стать engaged[22]… не знаю, как по-русски… и потом стать женой. Но она всегда отказывалась. Она всю жизнь хотела найти папу. А потом… мы оказались в Польше. В социалистической Польше. Это был тот же СССР, только более мягкий.
— Как вам это удалось?
Он как-то замялся, смутился. По лицу проскользнула тень, и я поняла, что это та тема, о которой он вряд ли сможет рассказать. Точнее, вряд ли захочет. Что-то там было такое, о чем ему не хотелось говорить. Так оно и оказалось.
— О… это сложная история. Там… нам помогали. Мама нашла один путь. Но пришлось нарушать закон. Документы всякие. Не чистые? Не такие, как у всех. В общем, мы оказались в Польше, — слегка скомкал он эту часть истории, но, увидев, что я совершенно не настаиваю на подробностях, продолжил даже с некоторым воодушевлением. — В Польше мама очень боялась, что нас посадят. Что ее снова посадят. Мы хотели уехать дальше, в Германию.
