Анна Мосьпанов - Германия. Свой среди своих
— Мы его подобрали, посадили в машину, привезли в ближайший приют. Ему три года тогда было. Где мама с папой — неизвестно. Дико голодный, худой, грязный. Весь в каких-то струпьях. Ой, страшно вспомнить. Вошли туда… Я не знаю, зачем вам сейчас все это рассказываю… И не спрашиваете меня, зачем нам это было надо…
У него снова запищал телефон.
— Да? А, ну тогда переодевайтесь, и как готовы будете — звони. Мы с Джастином подойдем. Мы здесь, в парке. Ага. Ну, целую…
И уже сыну: «Джастин, сейчас мама Лукасу брюки сменит, помоет его и поедем».
— Ну вот, приехали в этот приют. Мы знали куда. Накануне там как раз одна французская гуманитарная организация была. Еду привезли, одежду какую-то. А у меня был выходной. Так я с Паскалем, с приятелем, вместе туда ездил. Зрелище… ой, не дай Бог. Эти пружинные кровати… Мухи… Духота. Нет, дети более-менее сытые и даже ухоженные. Настолько, насколько можно быть ухоженным в таких условиях.
Помолчал.
— Привезли мы Джастина туда. Директор смотрит на него и говорит: «Вы, европейцы, чудесные люди. На той неделе англичане были. Привезли девочку лет пяти. Подобрали где-то в канаве. До этого — итальянцы… Слава Богу, что подбираете и привозите. Но всех бездомных детей невозможно подобрать, накормить и обогреть. И вывезти всех детей из страны тоже нереально. Единственная возможность — что-то менять здесь. На месте. И нам очень-очень помогают. Но это — капля в море… Давайте сюда вашего героя». И забрал его. Мы уехали. У меня все ребенок этот из головы не шел. Не знаю почему. Даже не могу объяснить. Да и нет этому разумного объяснения.
Я улетел через неделю домой. Долго маялся, потом рассказал жене. Просто, пока там не окажешься, не можешь представить, что это и как это. Мы живем не просто на другом континенте — на другой планете. И вроде повидал я этой нищеты, и болезней всяких, и чего хочешь. Работа такая. А вот… короче говоря, через четыре месяца мне нужно было лететь туда снова. Я взял с собой супругу. Мы приехали в этот приют. Джастин окреп, возмужал даже, поправился. Но все равно… Эти условия.
Моя жена рыдала весь вечер. А потом сама сказала: «Давай возьмем его. Мы, конечно, не Джоли с Питтом. И не Мадонна. Нам, скорее всего, не разрешат. Но попробовать-то стоит». Дальше можно писать книгу о том, как мы собирали документы и через что нам пришлось пройти, чтобы доказать свое право на усыновление. При отсутствии явных причин и наличии своего родного ребенка. Но добились. Привезли его сюда…
— Я понимаю, что вы сейчас думаете. То же самое, наверное, что и директор того приюта. Что всех детей вывезти из страны нельзя. И это не решение. И вообще, зачем это все… Я не могу однозначно ответить на вопрос «зачем». Но вот с тех пор, как увидел его на той обочине… Одинокого, маленького… Что-то в жизни изменилось.
Знаете, мы никогда от него не скрывали его происхождение. Да и смешно это было бы. Он сюда приехал уже совершенно сознательным ребенком. Все понимал. Язык выучил очень быстро немецкий. В школу пошел. А год назад у нас Лукас родился. До сих пор даже близкие приятели некоторый подвох во всей этой истории ищут. Устал объяснять.
Я бы туда туристические поездки продавал, а не на сафари в Кению. Такой вот тур по трущобам в реальных условиях… А приюту тому мы до сих пор помогаем. Сами по себе. Я с тех пор там еще три раза был. По работе. Но поддерживаем мы его из своих частных средств. А… вот и моя жена!
Он помахал рукой.
Я обернулась. По аллее шла женщина, катившая коляску с карапузом в зеленой панамке и смешных детских темных очках, и девочка-подросток в ультракоротких шортиках и маечке на тоненьких бретельках. Женщина… По закону жанра она должна была бы быть кикиморой болотной. Эдаким синим чулком, неизвестно чем заманившим такого мужчину. Видимо, добротой и чистотой, присущей святым. Ну, так было бы правильно. Но правильно не получалось. Женщина же была молода, эффектна, с отличной фигурой и длинными рыжими волосами.
Все в этой картинке, в этой семье было слишком нереально, слишком слащаво, слишком по-голливудски. Слишком много всяких-разных «слишком». Киношной внешности родители, любящие друг друга, очаровательные дети, один из которых — сирота из нищей африканской глубинки, достаток, успех… Каждый эпизод мог бы существовать по отдельности, а вместе — как щербет. Вроде, и вкусно, но дико сладко, и рот вяжет. Но именно это и подкупало. И завораживало. Сладкая, приторная история из тех, что любят в Голливуде. Но — живая.
После той встречи прошло где-то полгода, и мы увиделись еще раз. Тогда, на детской площадке, мы обменялись телефонами, и через некоторое время они позвонили, предложили встретиться.
Мы сидели в ресторане за бокалом вина с отцом мальчика в ожидании мамы, которая должна была подойти чуть позже.
— Знаете, с Джастином произошла интересная метаморфоза, — начал он. — Через некоторое время после нашей с вами встречи мне нужно было снова уезжать. Мы запустили новый проект, закупили оборудование по очистке питьевой воды и должны были провести там несколько недель, чтобы обучить местных жителей в деревнях пользоваться не самой сложной, но все же техникой. Джастин знал о моих приготовлениях — я и до этого неоднократно туда летал, но раньше он никогда не интересовался своим прошлым и своим происхождением. И вдруг очень активно и очень настойчиво начал просить меня взять его с собой. О, вот и моя жена!
К нашему столу уже спешила мама Джастина.
— Я рассказываю, как Джастин попросил меня взять его с собой. Помнишь, да?
— Ой, знаете, — вступила она в разговор, — я была категорически против. Категорически! Даже слушать ничего не хотела. Зачем ему это видеть? Какой смысл? У мужа работа такая — это понятно. Но ребенку-то зачем? Нет, у него сделаны все специальные прививки. Дело не в этом. Просто к чему? Но Джастин проявил невероятное упорство. И сказал фразу, от которой мы оба просто обалдели: «Я там родился и хочу посмотреть на свою страну сейчас, когда я уже взрослый. Хочу понять, как там живут». Взрослый он, понимаете! Мы долго думали, решали, как бы это сделать, чтоб не в ущерб школе и вообще. Но…
— Но мы привыкли уважать мнение своих детей, — это уже снова отец. — И мы поехали. Джастин должен был провести со мной там неделю. Потом мой коллега должен был вернуть его домой, а я — остаться в стране еще на определенный срок. Приехали. В то место, где я его забрал, где приют этот был, попали не сразу. Поездили еще по стране. Джастин смотрел на все широко распахнутыми глазами. Он ведь не помнит Африку такой. То есть помнит, но не в таких подробностях. Ужасался, конечно, нищете и грязи, но как-то… тихо, что ли. Про себя. А потом мы приехали в этот приют.
И тут его прорвало! Днем он еще крепился. Мы привезли детям игрушек, продукты всякие. Плюс у нас еще было оборудование с собой. Директор там остался тот же. Он помнит Джастина. Джастин ходил по комнатам, пытался общаться с детьми. Улыбался, играл. На немецком ему говорить уже намного легче, но он виду не подавал. Днем.
Помолчал. Жена тихонько погладила его по руке.
— А там как раз еще канализацию прорвало, простите, не к столу будет сказано. Вонь стоит дикая. Нет, там рабочие с утра копошились, но все равно. И мухи эти жуткие. И еда у них там — не приведи господи! То есть лучше так, чем вообще никак, но все же. Джастин походил-походил вокруг, но есть не стал, хотя ему и предлагали… Вечером мы уехали в гостиницу. И он как начал рыдать… Полчаса я не мог из него вытрясти ни слова. «Что случилось, сынок?» — спрашиваю. А он…
— А он, представляете, когда успокоился, сначала мужу рассказал, а потом мне позвонил, переполошил. Повторил все слово в слово. У меня поддержки искал. «Мама, — говорит, — как же страшно! Это же неправильно, что я с Оливией и Лукасом и с вами в Германии, а они — здесь, с мухами. Они же ничем не заслужили такого». «Мама, — говорит, — представляешь, они таких карандашей, как у меня, никогда не видели. И фломастеров светящихся… И ручки у них все шершавые. Когда за руку здороваешься — сразу чувствуешь. И глаза у многих слезятся». Почему-то мне эта его фраза о ручках запомнилась.
У женщины слегка задрожали губы.
— Давайте я вам дальше расскажу, — перехватил разговор муж. — Он начал меня уговаривать… «А давай возьмем с собой еще детей. Вот смотри, у Макса с Викторией всего двое детей. Они же тоже могут взять мальчика или девочку? А у Кристины и Петера — только одна дочка. Значит, они могут взять двух. А у…» Я никогда не видел своего ребенка таким серьезным. Он сосредоточенно перебирал всех наших знакомых и прикидывал, кому сколько детей подойдет. Я ему начал объяснять, что это не так просто. Что усыновление — штука сложная, дорогая, долгая, и вообще. Что это наши знакомые должны принимать решение, и не нам судить, у кого и сколько детей должно быть. Но попробуйте это объяснить человеку, который живет на земле всего первый десяток лет!
