Анна Мосьпанов - Германия. Свой среди своих
— А мама уже нашла вашего отца? Она знала, где он?
— Нет. Она ничего не знала. Но была уверена, что отец ее не забыл, что он ее помнит и любит. Дальше нам снова помогли. Одна гуманитарная организация. Я не помню названия, простите. Мы попали в Западную Германию. Под Штутгарт. Мама нашла отца! Отец уже был давно женат. У меня есть сводный брат. Он младше меня на восемь лет. Врачом работает. Ушистом? Ушином? Уши лечит, да, да. Так вот. Отец ушел от той женщины, и мы стали жить вместе. Поженились они уже много позже. Когда мама… мамины документы сделали правильно. А я потом учился в Германии.
Выучил язык быстро очень, школу закончил. Потом университет. А потом уехал в Англию.
А родители остались в Германии. Любили они друг друга без умов. Без ума. Всю жизнь. Мама умерла давно уже, десять лет назад почти. Все время мечтала съездить в Литву, на родину. Но так и не съездила. Боялась, наверное. Но меня воспитала так, что я — русский. Советский даже. Мы никогда не говорили о том, что отец воевал против СССР и почему. Эта тема была закупорена. Закрыта, как на замок.
И отец никогда не говорил об этом. Мы дома не говорили по-русски больше. Мама не хотела, чтобы люди знали. Только между собой иногда мы с ней шептались. Она не хотела, чтобы я язык забыл.
А отец… Отец умер всего два года назад. Последние годы жил со мной в Англии. Старый стал совсем, больной. И все время говорил: «Сынок, какое счастье, что твоя мама меня нашла. Что я узнал о тебе. Поздно, но узнал. Твоя мать — великая женщина. Я по сравнению с ней — ничто. Это благодаря ей мы были вместе».
— Вот так вот, — неожиданно оборвал он тогда свой рассказ, — наверное, я вас утомил? Заболтал совсем. А вон уже и огни показались… Мы приземляемся. Знаете, всю жизнь хотелось рассказать кому-то. Но как-то не доводилось. Сначала нельзя было, потом… Потом некому. А вам почему-то захотел рассказать. И легче стало. Ну что ж. Был рад встрече. Вы часто летаете этим рейсом? Значит, еще обязательно увидимся.
Мы приземлились. Он вытащил мой проклятый рюкзак, поцеловал мне руку и пошел, не оглядываясь, по проходу…
А я весь вечер была под впечатлением этой истории. Истории, опровергающей все стереотипы. Истории любви, которая началась в лагерном бараке и была обречена с самого начала. Обречена, потому что ее участники по всем официальным законам не имели никакого права на счастье. Но оно тем не менее было. Поздно и вопреки всему, но эти люди какое-то количество лет были счастливы.
Наконец, еще одно очень распространенное заблуждение, передаваемое из уст в уста, — что немцы якобы совсем не любят детей. Не любят и не рожают. Именно в силу того, что женщины очень долгое время мечтали о том, чтобы работать наравне с мужчинами и иметь равные с ними права, сама идея традиционной семьи в Германии будто бы совершенно утеряна. И пресловутая «протестантская этика», о которой в свое время писал великий немецкий историк и социолог Макс Вебер, давным-давно устарела. Нет никаких семейных ценностей, а есть только гедонизм и желание получать удовольствие любой ценой.
Вот лишь немногие из самых распространенных утверждений, которые приходится то и дело слышать не только от случайных «знатоков», но порой и из уст весьма компетентных специалистов по немецкой культуре.
— Да немки вообще не хотят рожать… А если и рожают, то одного и в сорок лет.
— Немцы никогда в жизни не возьмут в семью чужого ребенка — они для этого слишком брезгливы.
— Немцы предпочитают детям собачек и кошечек…
Конечно же, нет дыма без огня. И что-то в этом есть. Немецкие пары действительно предпочитают поздно обзаводиться детьми — сначала они путешествуют по миру, потом делают карьеру, обустраивают дом, подготавливают материальную базу. Детей обычно заводят после тридцати. Впрочем, это совершенно типично не только для Германии, но и для всей Западной Европы.
Но вот утверждение о том, что немцы никогда в жизни не возьмут в семью чужого ребенка, в корне неверно. К сожалению, несмотря на все успехи медицины количество бездетных пар в стране по-прежнему велико, и очередь на усыновление может растянуться на годы.
Немецкие пары берут любых детей. Кривых, косых, с тяжелыми увечьями. Никого также не смущают происхождение ребенка, разрез глаз, цвет кожи. С одной стороны, отчасти это связано с тем, что вероятность получить белокурого, голубоглазого и абсолютно здорового ребенка действительно минимальна. С другой стороны, здесь не принято скрывать усыновление. То есть никто не будет стыдливо отводить глаза на вопрос ребенка «Почему я не похож на вас с мамой?». Скорее всего, ему скажут в лоб, что его усыновили, а при желании расскажут и о предыдущей семейной истории. В немецком обществе принято считать, что ребенок имеет полное право знать о том, откуда он родом и кто его родители. И если биологические родители были чернокожими алкоголиками, а сейчас малыш живет в добропорядочной белой бездетной семье, то никому не придет в голову придумывать небылицы о том, что «у тебя гены прабабушки, поэтому ты такой черненький».
Много лет назад я гуляла на детской площадке со своим сыном, которому на тот момент было лет пять. Неожиданно меня окликнули:
— Привет! Можно мне ваш самокат на минутку?
Обернувшись, я увидела темненького мальчика лет восьми. Не мулата, а совершенно чернокожего ребенка. На черной мордочке сияли белоснежные зубы. Улыбка — до ушей.
— Так можно?
— Бери, конечно! Мой сын пока там, в песке играется. Покатайся здесь по кругу.
— Спасибо! — мальчишка схватил самокат и с восторгом унесся прочь. Прошло минут десять. Я уже начала было подумывать о том, что не видать мне самоката… В этот момент ребенок появился с противоположной стороны аллеи. Как ни в чем не бывало.
— Вот! Классно было! — мальчик аккуратно положил самокат на землю.
— А ты что, совсем один гуляешь? А мама с папой где? — поинтересовалась я скорее для проформы.
— Да мы в гостях у папиных друзей. Мама с папой там за столом сидят. И брат мой с сестрой тоже. А мне скучно очень стало. Меня выпустили погулять. А вон и папа идет!
Я повернулась в сторону, куда указывал мальчик. По аллее к нам направлялся высокий мужчина. Белый.
Мальчик, поймав мой взгляд, доверчиво сообщил:
— Меня усыновили. Два года назад. Знаете, откуда я? У меня самые лучшие мама и папа в мире. И братик у меня чудесный. Ему год всего. И еще…
Ослепительно сверкали белки глаз, задорно подскакивали пружинки волос.
Мужчина — крупный, атлетически сложенный блондин лет тридцати восьми — сорока, улыбаясь, подошел к нам.
— Вы уже познакомились с моим сыном? А вашему мальчику сколько? Джастин, ты познакомился с мальчиком?
В этот момент у него запищал телефон. СМС. Он быстренько пролистал сообщение.
— Джастин, еще пять минут. Мама с Оливией уже выходят. А Лукас спать хочет. Надо ехать домой.
Повернулся ко мне.
— Джастин вам уже похвастался тем, что его усыновили? Сказал, что у него есть брат и сестра? Ну чего вы так смущаетесь? Не удивляйтесь. Джастин обожает рассказывать о том, откуда он родом, и очень гордится тем, что у него есть семья, брат, сестра. Безумно их любит. Я бы удивился, если бы он промолчал.
Наверное, у меня на лице все же было написано смущение, потому что мужчина вдруг рассмеялся:
— Вы так очаровательно смущаетесь. Хотите спросить, зачем нам это было надо?
— Да ничего я не хотела спрашивать. И не думала ничего. Простите, если я вас смутила.
— Да бросьте вы! Все думают. Многие шепчутся за спиной. Ищут какой-то подвох во всем этом. Нет никакого подвоха. И мы не бездетные были. У нас дочке старшей двенадцать лет. А Джастин… Вы когда-нибудь бывали там?
— Где — там?
— Да неважно, где. Там везде одно и то же. Где-то чуть лучше. В странах, что побогаче. В Анголе, например. В ЮАР, само собой. А так… Везде очень страшно. Бурунди, Сьерра-Леоне, Мали, Судан, Чад… Перечислять можно до бесконечности. Голод, дикая антисанитария, гниющие фрукты в сточных канавах, запахи, от которых хочется лезть на стенку. И самое главное — отсутствие чистой питьевой воды. Собственно, это и была наша работа. Наш проект. Я летал туда с гуманитарной миссией на три месяца. Жена с дочкой были дома.
Джастина я увидел у дороги. Он сидел в пыли с пустой бутылкой из-под кока-колы в руках и смотрел на проезжающие машины совершенно пустыми глазами…
Мужчина затушил сигарету. Тут же прикурил следующую. Мне показалось, что он сейчас вообще не со мной разговаривает. Так он был погружен в самого себя. Дети продолжали возиться с какими-то жуками-пауками. Причем мой, будучи значительно младше, играл наравне с Джастином, смотрел на него с открытым ртом и готов был повторять каждое его движение.
— Мы его подобрали, посадили в машину, привезли в ближайший приют. Ему три года тогда было. Где мама с папой — неизвестно. Дико голодный, худой, грязный. Весь в каких-то струпьях. Ой, страшно вспомнить. Вошли туда… Я не знаю, зачем вам сейчас все это рассказываю… И не спрашиваете меня, зачем нам это было надо…
