Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Взволнованный и растроганный Робен почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. Его несгибаемая натура, замешенная на нежности и страдании, была при этом крайне чувствительна. И потом, как взрослый человек, он куда лучше детей понимал, насколько самоотверженными должны быть усилия тридцатитрехлетнего школьника, не обладающего начальным образованием, чтобы самостоятельно, украдкой суметь постичь принципы мудреной науки, не имея к ней решительно никакого ключа.
Правда, сам парижанин принадлежал к тому доблестному разряду мастеровых, которые жаждут знаний и после многих часов изнурительной работы ради куска хлеба находят время и силы, чтобы грызть гранит науки, со временем становясь не просто квалифицированными рабочими, но по-настоящему мыслящими людьми. Изгнанник всей душой уважал честных тружеников. Как все люди с горячим сердцем, он их любил. Робен восхищался героическими усилиями тех, кто благодаря несгибаемой воле сумел овладеть сокровищницей человеческих знаний, в которых, увы, им было отказано в их обездоленном детстве.
Поэтому он встал и не без торжественности, полной искреннего уважения, подошел к Николя, крепко пожал ему руку и сказал:
— Спасибо! Спасибо от меня, твоего учителя, не подозревавшего об этом, а особенно от лица всех честных тружеников, чью доблесть и самоотверженность ты здесь представляешь.
Славный малый что-то забормотал в ответ, смущенно зардевшись от похвалы, особенно ценной из уст Робена. Молодые люди, тоже гордые успехами друга, подхватили похвалу отца. Это была минута тихого счастья, которая с лихвой компенсировала парижанину годы его трудов и бдений.
— Но послушай, — сказал Анри, — ты говоришь, что читал по ночам наши рукописи на бумаге мао… по-моему, это немного чересчур… Как же тебе удавалось обходиться без сна?
— Пф! Я находил время для отдыха днем, а потом, ночи здесь такие долгие. Я, например, извел довольно много свечей. Правда, я нашел способ пополнять запас, обдирая как липку растение, которое я раньше называл свечным деревом. Вы даже не можете себе представить, какую радость я испытал, когда узнал научное, настоящее название этого дерева, крупные ягоды которого, похожие на картечь, мы так часто растапливали, чтобы получить превосходный желтый воск в одну пятую их веса! Так вот, оно называется cirier ocuba{273}. У меня до сих пор перед глазами это название, написанное рукой Эжена в верхней части страницы, с некоторыми помарками.
— Так что же, эта мысль пришла к тебе вот так вдруг?
— О, я задумался над этим уже довольно давно. Я был таким простаком, полагая, что здесь на деревьях можно найти что угодно, даже не подозревая о том, что большинство этих деревьев сюда завезли из других краев. Потом, примерно год назад, во время предпоследнего сезона дождей, я услышал, как вы говорили о том, что вам никогда не попадалось труда по ботанике, где бы обозначили эту важную разницу. Эти местные и ввезенные деревья втемяшились мне в голову, как говорится, и когда вы с детьми начали эту серьезную работу, то я сосредоточился на том, что вы уже написали.
— Это прекрасно, мой дорогой Николя. И ты действительно запомнил все эти вычурные названия?
— Как «Отче наш»…
Робинзоны, оказавшись в своей излюбленной стихии, немедленно устроили соревнование, настоящую перестрелку из вопросов и ответов, правильность которых контролировал беспристрастный арбитр в лице инженера.
— Манговое дерево, — воскликнул Шарль. — По месту и почет!
— Mangifera indica, прибыло к нам из Индии, как явствует из названия, — ответил Эжен. — Плоды очень вкусные, но надо привыкнуть к привкусу скипидара.
— А гвоздика, с которой некогда началось процветание Гвианы?
— Caryophyllus aromaticus{274}, завезенный губернатором Иль-де-Франса{275} месье Пуавром с Молуккских островов{276} в тысяча семьсот восьмидесятом году.
— Николя, а помнишь, как ты остолбенел, когда впервые услышал о мыльном дереве?
— Sapindus saponaria, — без колебаний ответил парижанин. — Это дерево родом из Панамы. Его кора пенится, как мыло, и обладает другими его свойствами, так же как и ягоды, косточки которых годятся на ожерелья. Все это хорошо, друзья, но вы и представить себе не можете мое изумление, когда я впервые услышал название растения, горьковатый и приятный джем из которого мы сейчас едим.
— О да, карамбола{277}!
— Признайтесь, что в этом слове слышится шум и чувствуется запах кабаре с бильярдом. Оно и само по себе причудливо, а ведь у него есть еще и латинское название.
— Averrhoa carambola, еще одно дерево, что прибыло к нам из Индии.
— А коричное дерево{278}, cinnamomum lauracoea, приехало с острова Цейлон.
— Ну, раз уж мы добрались до Цейлона, не забудем мускатное дерево, с Молуккских островов.
— Оно тоже одна из причин моего удивления! Я не раз проходил мимо одного красивого дерева, не зная, как оно называется. Я и предположить себе не мог, что этот орешек коричневато-серого цвета, который во Франции продается в банках, и похожий на шарик, покрыт для начала сухой оболочкой, затем другой, по которой, как живые кораллы, вьются ярко-красные прожилки, и все это находится в самой середине плода, подобного большому абрикосу! А еще, друзья мои, я едва не совершил непростительную ошибку с хлебными деревьями. Вы же помните разочарование новоиспеченного робинзона, когда я познакомился с его разновидностями. Джекфрут{279} родом из Бразилии, ямсовое хлебное дерево (artocarpus incisa) происходит из Океании, как его родственница artocarpus seminifer. Вот уж воистину чудесная вещь — наука! Что до бананового дерева, то мне все равно, из Индии оно или еще откуда. Дерево прекрасное, спору нет, но я терпеть не могу бананы. Кстати, вспомнил забавную историю. Я как-то читал, что здешние креолы безмятежно раскачиваются в гамаках, привязанных к банановым веткам.
— Не может быть, ты, наверное, шутишь.
— Нисколько — что это было написано в труде самого Шатобриана{280}, не помню, правда, в каком! Хотелось бы узнать, где это он видел банановые деревья с ветками?
Ученые рассуждения продолжались еще долго, и ужин затянулся, хотя его участники давно позабыли о еде. Индеец, ставший невольной причиной этого беспорядочного курса тропической ботаники, слушал, не произнося ни слова, мало что понимая, но с неизменным вниманием. Казимир радовался от всей души, смеясь добрым негритянским смехом при виде своих счастливых детей. Они не на шутку увлеклись и остановились лишь после того, как исчерпали все известные им названия, без конца прибегая к экспертному мнению отца. Мы же не станем перечислять все их
