Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит
Я привстал на локте и потянулся к кофе. Мне были привычны ранние подъемы на ранчо и на перегонах, когда еще до рассвета повар колотит поварешкой в кастрюлю и ею же лупит заспавшихся по головам. Сейчас я ощутил себя королевичем, которому подают кофе в постель.
Я отхлебнул и причмокнул губами.
– Спасибо, Сэмюэл. Жаль, моему брату не повезло: за ним никто так не ухаживал.
Сэмюэл улыбнулся.
– Он уже несколько часов на ногах. Это его идея – принести вам кофе.
– Вот как.
Кофе внезапно приобрел горьковатый привкус.
– Он ждет вас в вагоне-ресторане, – добавил Сэмюэл.
Кофе был крепкий, но не такой уж горячий, и я опустошил чашку в два глотка.
– Уже встаю. Но можешь передать моему брату, что я появлюсь только после того, как приведу себя в порядок. Мне еще нужно побриться.
Сэмюэл продолжал стоять, глядя на меня, а я полез в саквояж. Заметив, что проводник не уходит, я улыбнулся и сунул руку в карман.
– За беспокойство, – сказал я, вытащил пятицентовик и вручил его Сэмюэлу.
– Учитесь потихоньку, – хмыкнул проводник и удалился.
Неловко стянув с себя грязную вчерашнюю одежду и переодевшись в свежую, я спрыгнул вниз и направился в уборную. Отражение в зеркале выглядело чуть получше, но до красавца мне было далеко. Багровый отек на носу превратился в розовую припухлость, и если вчера казалось, что у меня вместо носа слива, теперь я просто походил на краснорожего пропойцу.
Когда я вышел, пульман почти опустел, и было несложно понять причину: в вагоне царил бедлам. Кудрявые сорванцы миссис Форман разыгрывали ограбление поезда Билли Кидом – хотя тот никогда не грабил поезда, – испуская дикие вопли и предсмертные хрипы. Мне тоже пришлось разок умереть, исполняя роль невезучего шерифа: видимо, близнецы считали, что она мне в самый раз.
Спасаясь бегством из вагона, я миновал последнюю верхнюю полку с задернутыми занавесками – Локхарта. Она находилась над полкой Чаня, и постель доктора тоже до сих пор не убрали. Учитывая настроение, в котором проснется Локхарт, – и тяжелое похмелье, – можно было понять, почему Сэмюэл почел за благо его не тревожить. Чем дольше проспит старый пинкертон, тем лучше для всех.
Проходя через следующий спальный вагон, я столкнулся с идущим навстречу кондуктором, и нам пришлось исполнить неловкий парный танец, чтобы разойтись.
– Твой брат, этот наглый доставучий сукин сын, ждет тебя в вагоне-ресторане, – буркнул Уилтраут.
Нет, он вовсе не произносил бранные эпитеты вслух, но его тон не допускал ничего другого.
Через минуту мне пришлось исполнить еще один танцевальный дуэт, на сей раз с Кипом и его лотком грошовых удовольствий.
– Слушайте, Отто, – сказал парнишка, пока мы толкались между креслами, – брат ждет вас…
– Да знаю, знаю. В вагоне-ресторане. – Я закатил глаза. – Господи!
Тучный бюргер-пресвитерианец, сидевший рядом, метнул на меня укоризненный взгляд.
– Помилуй меня, грешного, – поспешно добавил я.
Одурачить толстяка не удалось, но, по крайней мере, он хмуро уткнулся в развернутую на обширных коленях «Сатердей ивнинг пост».
– Сэмюэл и Уилтраут мне уже сказали, – пояснил я Кипу.
– Уверен, капитан прямо счастлив быть у Старого на побегушках. Ваш братец совсем его за… – Кип осекся, боясь оскорбить потенциальных клиентов, – …мучил.
– А что он такого сделал?
– Донимал всех дурацкими вопросами. «А вы не видели мужчину с кудрявыми светлыми волосами?», «А вы не видели лысого у багажного вагона?», «А вы, случайно, не потеряли чашечку без ручки?».
Разносчик покачал головой и стряхнул с себя всегдашний нагловато-насмешливый вид.
– Знаете, Отто… вообще-то мне нравится, что ваш брат такой упертый. Джо Пецулло был мне другом, в конце концов. Но Старый Рыжий – далеко не самый обходительный человек в мире, правда? Я к тому, что Уилтраут не единственный, кого он уже успел замучить сегодня. Может, попросите братца сбавить обороты, а то еще выкинут вас из поезда из-за чайной чашечки.
– А что тут плохого? – фыркнул я.
Кип непонимающе посмотрел на меня, но настроения объясняться не было. Не уверен, что я бы смог, даже если бы хотел. Брат меня изрядно разозлил, а бляха на груди бесила еще больше. Но я пока сам не определил, насколько зол и что с этим делать.
– Благодарю за совет, дружище, – сказал я разносчику. – Я учту.
Кип кивнул и пошел своей дорогой, крича: «Свежие газеты, свежая родниковая вода, свежая клубника… и свежие сплетни совершенно бесплатно!»
Вскоре я вошел в переполненный вагон-ресторан и сразу заметил Старого, который сидел за столиком у крошечного кухонного закутка.
Не знаю, что его терзало – муки совести или омлет, недоеденная половина которого лежала на тарелке, но вид у Старого был глубоко несчастный.
Увидев меня, он даже поднял руку и робко помахал, словно не был уверен, что я его узнаю. Я сухо кивнул в ответ и пошел к нему.
Подойдя чуть ближе, я заметил рядом с его тарелкой грошовый роман. Заголовок надрывался громче Кипа, так что читался даже через полвагона: «Сыновья Джесси Джеймса: правдивая история банды Лютых». Под ним красовались два пестро одетых бандита, походивших на Барсона и Оги Уэлша немногим больше, чем единорог на тяглового мула.
«Так вот зачем я понадобился, – горько подумалось мне, – просто нужно что-то прочитать».
– Доброе утро, – пробормотал я ровным, как блин, голосом и плюхнулся на стул напротив.
– Доброе, – тихо ответил Густав. – Нос выглядит получше.
Я пожал плечами.
– Куда уж хуже.
Я бы мог добавить, что Старый-то как раз выглядит еще хуже вчерашнего. Лицо белое, как накрахмаленная простыня, а мешки под глазами так отвисли, что Кип мог бы набить их арахисом и продавать пассажирам.
Но я промолчал. Не потому, что пощадил чувства Старого: просто не было настроения препираться.
Густав, видимо, ждал, что я заговорю первым – в конце концов, кто из нас двоих болтун? Однако на сей раз я не нашел что сказать, а молча отвернулся и стал смотреть в окно.
За ночь «Тихоокеанский экспресс» преодолел желтовато-серое море солончаков Большого Бассейна и въехал в горы. Теперь за окном вместо убогого однообразия мелькали изумрудные сосны, перемежающиеся увенчанными белоснежными снегами скалистыми утесами, на дне обрывистых ущелий сверкала бирюзовая вода, – как бы не закружилась голова от такого калейдоскопа видов.
Что касается Старого, то «как бы» к нему не относилось. Он проследил за моим взглядом за окно, где открылось очередное ущелье, и глаза у братца завертелись, как пароходные колеса.
Он отодвинулся и повернулся к окну спиной, пробормотав что-то неразборчивое.
– А? – отозвался я.
Густав нервно поерзал на сиденье, потеребил вилку и уткнулся взглядом в пол.
– Я сказал: «Знаешь, я виноват», – наконец выдавил он.
Я вылупился на него, как будто Густав начал декламировать на латыни. «Виноват» – это слово начисто отсутствовало в лексиконе брата.
– На самом деле нет, не знаю, – возразил я.
– Ну… теперь знаешь.
– Ладно, извинение принимается, – сказал я. – Может, хочешь рассказать, в чем именно виноват?
Брат снова заерзал, извиваясь на сиденье, как червяк на крючке.
– Не особенно. Но, думаю, мне не отвертеться, да?
– Правильно думаешь.
Старый кивнул и сдавил пальцами голову, словно пытаясь поставить ее на место.
– Сложно объяснять, когда сам толком не понимаешь. Дурно мне в поездах, вот и все. Тошнит, голова кружится. И каждый раз так, с самой первой поездки. – Он пожал плечами. – Может, дело в том, что я не могу управлять паровозом. Лошадь, коляска, фургон – там есть вожжи. Но эти проклятущие штуки? – Он вяло указал рукой вокруг. – Сиди тут и надейся, что за чертовыми рычагами сидит парень, который хоть немного соображает. Но даже если так: а вдруг смоет мост или грабители разберут пути? Или другой поезд пойдет не туда, по нашим
