Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит
Густав говорил громче и громче и вдруг резко замолк, заметив косые взгляды с соседних столиков.
– Слушай, это я понимаю, – сказал я. – Чего я не понимаю: почему ты мне ничего не рассказывал.
Старый смущенно вздохнул.
– Наверное, от гордости. Отчасти. Но не только. Помнишь… после того как… ну, знаешь, наводнение и все прочее. Когда я вызвал тебя в Додж-Сити.
Я кивнул.
«Наводнение и все прочее», уничтожившее нашу ферму, а заодно и всех родных, – с него и начались наши с братом скитания.
– Я не смог заставить себя сесть на поезд даже ради того, чтобы поехать за тобой и похоронить наших честь по чести. – Голос у Густава стал глухим, а глаза покраснели и увлажнились. – Чувствовал себя полной скотиной.
Взгляд Старого снова устремился в пол. Но потом братец откашлялся и заставил себя посмотреть мне в глаза.
– А дальше ты приехал в Додж: младший брат, который смотрит на меня, будто яфатер, муттер и Буффало Билл в одном лице. Перепуганный мальчишка, которому нужно было во что-то верить, наверное. Нужен был герой. Я не мог сознаться, что тоже чего-то боюсь. Поэтому, когда мы отправились в прерии, предпочел промолчать.
Густав горестно покачал головой. Обычно при этом он смотрит на меня и закатывает глаза, но сейчас брат был разочарован в самом себе.
– А потом я боялся, что ты узнаешь правду, – продолжил он. – И не просто потому, что я морочил тебе голову. Еще и столько лишних дней в седле. Я не знал, согласишься ли ты и дальше тянуть ковбойскую лямку только из-за моих страхов. Не знал, останешься ли ты со мной. Понимаешь, я вроде как привык, что ты всегда рядом, Отто. И… ладно, черт с ним. Думаю, больше тут говорить не о чем.
Брат устало осел на стуле. И неудивительно. Он копнул глубоко – так глубоко мы с ним никогда еще не погружались. Для него этот разговор был пахотой, тяжелой работой.
Но он все сделал правильно.
– Ты был неправ тогда в Додж-Сити, – сказал я.
Лицо Старого напряглось, как будто он ожидал худшего.
– Знаю-знаю, не надо было.
Я покачал головой.
– Это не про то, что ты сделал, а про то, зачем. Мне вовсе не нужен был герой, Густав. Мне просто нужен был брат – и ты приехал. А насчет лошадей вместо поездов все эти годы… ну, если я согласился ради принципа, неужели я бы не сделал то же самое, а то и больше ради тебя?
В первую секунду Густав, кажется, не знал, как реагировать. Потом все-таки попытался отреагировать – а именно попытался улыбнуться, – но смог только слегка изогнуть прыгающие губы.
– Пожалуй, так и есть.
– Конечно, сделал бы… и сделаю. – Я наставил на него палец и погрозил. – Заметь, это вовсе не значит, что мне теперь больше нравится работать на ЮТ. Но я понимаю, насколько это важно для тебя. Иначе ты бы не сел на экспресс. Если ты смог пересилить свой страх поездов, наверное, и я могу немного потерпеть. Поэтому доведу дело с тобой до конца – до Окленда или еще докуда, как получится.
Густав оставил тщетные попытки улыбнуться и просто кивнул.
– Спасибо, Отто.
– Ладно, забыли, – ответил я. У нас с братом это не просто вежливая фраза: скорее всего, мы и правда больше не вернемся к этому разговору.
Несколько секунд прошли в молчании, пока мы оба переваривали случившееся: Старый открыл мне сердце, и неизвестно, как изменятся наши отношения.
Молчание прервал мой желудок, который издал требовательный рев «покорми меня!», не допускавший возражений. Как говорится, не хлебом единым жив человек, а я бы добавил, что и одного кофе тоже недостаточно. Поэтому я подозвал официанта и заказал копченую селедку, оладьи, яичницу, колбасу, бекон, булочки, картошку и, если найдется, лошадь, потому что так проголодался, что готов был сожрать ее целиком.
– Ну ладно, – сказал я, когда официант ушел, пошатываясь под грузом моего умопомрачительного заказа. – Как идет расследование? Кто-нибудь видел, как Уилтраут крадется в темноте со змеей? Или как незнакомец в кудрявом светлом парике раскуривает сигару декларацией?
Брат сел прямее, явно обрадованный сменой темы.
– Никто ничего не видел. Но я еще не всех опросил. К тому же есть и другие способы получить нужные данные.
Он развернул грошовый роман на столе и подтолкнул его ко мне.
С обложки на меня смотрели «Сыновья Джесси Джеймса». Так жителей Запада представляют себе только школьники и жители восточных штатов: аккуратно подстриженные, приодетые, с серебристыми револьверами в обеих руках и огнем в глазах, сверкающих готовностью сражаться за правое дело. Они были идеалом, а мы со Старым – суровой реальностью.
– Где ж ты это откопал? – Я стукнул костяшками пальцев по журналу. Он был такой же затрепанный, как рассказы про Холмса в сумке брата, с загнутыми уголками страниц и мятой обложкой.
– У Кипа. У него не нашлось ничего о банде Лютых, всё раскупили, только это и осталось. Его личная собственность.
– И он тебе взял и отдал свой журнал?
Густав принялся смахивать со стола воображаемые крошки.
– Продал… за доллар.
– Вот мазурик! – усмехнулся я и покачал головой одновременно с досадой и восхищением.
Потом открыл журнал и пробежал глазами несколько предложений.
– Боже милостивый, – простонал я, поскольку мозг у меня едва не взорвался.
Чтение повестей дока Ватсона часто вселяло в меня неуверенность в собственном умении обращаться с пером и бумагой. Биограф Холмса плетет красочный гобелен, в то время как из-под моих неловких пальцев выходят лишь грубые узлы. Это была одна из причин, по которой написанная мной книга так и лежала в седельной сумке, а не на столе редактора какого-нибудь нью-йоркского журнала.
Грошовый роман, однако, производил ровно противоположный эффект: прочитав первые несколько предложений, я почувствовал себя Марком Твеном.
– И что ты надеешься там узнать? – спросил я Густава.
– Вчерашнее «ограбление» никак не хочет перевариваться, примерно как вот это. – Он покосился на недоеденный омлет и скорчил такую гримасу, будто ему подали разогретое свинячье дерьмо. – Думаю, чем больше я узнаю о Лютых, тем больше шансов, что удастся разгадать их планы.
– Банда грабит поезда, а Барсон с Уэлшем в ней за главных. Вот и все, что надо знать… и это больше, чем ты вынесешь отсюда. – Я щелкнул пальцем по сыновьям Джесси Джеймса.
– Как сказать. Может, где-то там закопаны важные данные.
– Ну ладно, если настаиваешь, – вздохнул я. – Сообщи, когда дойдем до важных данных.
Я задрал подбородок и выпятил грудь, как актер, декламирующий из Шекспира.
– «Ба-бах! Ба-бах! – зачитал я с мрачной торжественностью. – Гремят выстрелы! Банда Лютых снова ограбила поезд Южно-Тихоокеанской железной дороги! Железнодорожники проклинают злодеев! Леди падают в обморок! А некоторые – да-да! – некоторые аплодируют! Кто же эти отчаянные сорвиголовы? Как мирные фермеры стали самыми грозными бандитами Запада? Читайте! Читайте! Читайте!» – Я поднял глаза на брата: – Читать дальше?
Но Старый не ответил. Он остолбенел, увидев что-то у меня за спиной, у двери в спальный вагон. Я обернулся, чтобы посмотреть, и язык мгновенно присох к нёбу от ужаса.
К нам несся Берл Локхарт, и в руке у него блестел сталью револьвер.
И внезапно все погрузилось во тьму.
Глава двадцать седьмая. Могучая куча вопросов, или Я распутываю, а Локхарт снова запутывает
– Что за черт? – вырвалось у меня.
Свет снова появился почти мгновенно, но уже другой: слабое мерцание электрических ламп, а не ослепительное сияние солнца. За окном было черно, как ночью.
– Снегозащитная галерея, – нервно пояснил Густав. – Сегодня уже третья.
– Ох, – выдавил я.
Я читал об этих галереях – деревянные туннели длиной в несколько миль, чтобы в горах рельсы не заносило
