Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит
У меня еще оставались вопросы, целая куча, но задавать их было не время. Наступил момент кое-что сказать.
– Брат, если ты еще сам не заметил, дело тут не только в мозгах. На следующей остановке сойдешь с поезда, хватит.
Полуприкрытые глаза Густава широко распахнулись.
– Что?
– Сам знаешь. Ясно как день: ты еще не оправился от той пули, что схлопотал недавно. Господи боже, еще не прошло и двух месяцев, как у тебя заросла дырка в животе, а ты трясешься через Сьерру-Неваду на хре́новом поезде. Думаю, тебе такое не по силам.
Пока я говорил, брат опустил голову и вытащил из кармана трубку. Затем извлек кисет с табаком и начал медленно и тщательно набивать трубку, продолжая смотреть вниз и старательно избегать моего взгляда.
– У нас есть работа, – возразил он, когда я замолк. – Люди погибли.
– Да знаю я, разрази меня гром. И не хочу, чтобы и тебя пришлось хоронить.
Старый сунул трубку в рот, чиркнул спичкой, но тут же передумал, бросил спичку в унитаз и, со вздохом вынув трубку изо рта, перевернул ее и высыпал табак обратно в кисет.
– Я вовсе не болен, Отто. Ничего со мной не случится.
– Да ну? А как по мне, ты не блюешь сейчас только потому, что за последние двенадцать часов ничего не ел, кроме корки хлеба.
Густав рассовал кисет и трубку по карманам, снова нарочито медленно, будто оттягивал некое неприятное дело в надежде, что выполнять его все же не придется.
– Ничего со мной не будет, – повторил он.
– Да, это я уже слышал, но не понимаю, откуда такая уверенность. Стоит тебе сойти с поезда, и уже через минуту-другую начинаешь идти на поправку. А как только заходишь обратно, так сразу снова плохо… и ничего не хочешь с этим делать.
– С этим ничего не поделаешь, только терпеть.
Брат управился наконец с кисетом и похлопал себя по карману.
– Откуда ты знаешь? – не уступал я. – Черт, да ты даже не развернул те мятные леденцы от Кипа. Он говорил, что они помогают, когда мутит, забыл? И чай с имбирем, который док Чань дал. Господи, да почему не попробовать-то? Заодно и проверишь их действие.
Старый покачал головой, не поднимая взгляда, хотя причин смотреть вниз уже не осталось.
– Мне от них никакого проку.
И по его лицу пробежала легкая тень. Мимолетная, буквально одна секунда. Большинство не обратило бы внимания, но братья замечают друг за другом такие вещи.
Неведомо по какой причине Густав спохватился, что сболтнул лишнее.
– Откуда тебе знать, что пара леденцов не поможет? – спросил я. – Разве ты пробовал?
Густав и так выглядел обмякшим дальше некуда, но умудрился обмякнуть еще сильнее, словно мой вопрос превратил его хребет в пудинг.
– Угу, – буркнул он.
– В поезде?
Ответ был очевиден еще до того, как брат медленно и скорбно кивнул. Я даже не собирался применять дедуктивный метод, но, видимо, последние годы, проведенные в обществе мистера Холмса, помогли мне сложить общую картину.
– Глазам не верю, – буркнул я, хотя поверил мгновенно: откровение брата было как удар под дых. – Значит, железная дорога тебе не в новинку? Все эти годы мы не вылезали из прерии, везде только верхом… но вовсе не потому, что ты ненавидишь поезда. Просто тебя укачивает.
Старый молча смотрел на меня, явно взвешивая первый пришедший в голову вариант: послать меня куда подальше. Но в то же время в глазах у него читалась усталость: ему давно осточертело хранить свой секрет.
– Боже, Густав, – выдохнул я. – Ты мне врал.
– Неправды я не говорил.
Я уставился на брата в изумлении, словно у него вдруг выросли рога или он ткнул меня вилами в бок.
– Ага, так вот, значит, твое оправдание: ты не лгал, а просто позволил мне самостоятельно сделать выводы? Теоретизировать, не имея всех данных, как сказал бы твой любимый мистер Сноб. Я-то, как дурак, думал, что ты верен своим принципам, а на деле ты верен только своему капризному брюху. – Я с отвращением покачал головой. – Сколько лишних миль верхом. Сколько дней на солнцепеке и ночей на морозе. А лишних волдырей от седла на заднице! И ты даже не удосужился объяснить мне почему.
– Ты прав, Отто. Просто… я… ну…
Густав зажмурился, и было видно, что он шарит в темной кладовке у себя в голове, куда прячут то, что хотят затолкать подальше. На секунду мне показалось, что он выкопает оттуда какую-то глубоко похороненную истину. Но когда Старый выпрямился, расправил плечи и открыл глаза, я понял, что раскопки закончены.
– Да, нам есть о чем поговорить, согласен. Как брат с братом. Но это подождет. – Он постучал пальцем по бляхе, висевшей у него прямо поверх сердца, словно щит. – На первом месте сейчас вот это.
– Да неужели? – Я взглянул на свою звезду – тусклую, запыленную. Жалкую. И все же способную придавать некоторым чувство невероятной важности. – Значит, вот что для тебя на первом месте?
Старый то ли не понял, о чем я, то ли сделал вид, что не понял.
– Когда где-то рядом бродит убийца? Само собой, – отрубил он.
– Ну что ж. – Я поднялся с пола и снял свою бляху. – Раз эти жестянки так много для тебя значат, так почему не навесить сразу две? – Я кинул звезду на колени Густаву. – С меня хватит игры в полицейских.
Подхватив сапоги, я повернулся к брату спиной и шагнул к двери, но она захлопнулась прямо у меня перед носом. И в туалете появился кое-кто еще.
Или, скорее, что-то еще. Нечто темное, гадкое и ужасно свирепое.
Это была змея не меньше трех футов в длину, аспидно-черная, как душа банкира, за исключением белой каемки вокруг ощеренной пасти. Тварь подняла голову и раскачивалась из стороны в сторону, пробуя воздух длинным темным языком.
– Хрень господня! – вскрикнул я.
Змея не ответила. Она распахнула пасть еще шире и бросилась ко мне.
Глава двадцать третья. Змеиные глаза, или Змея нацеливается на нас, и я бросаю полотенце на ринг
Зубы рептилии впились в мой левый сапог. К счастью, моя левая нога в этот момент находилась совсем в другом месте.
Сапоги я нес перед собой и, увидев, что очередь в сортир удлинилась на сорок покрытых чешуей дюймов, опешил и выронил обувь из рук. Сапоги упали прямо перед змеей, и та черной молнией набросилась на левый. Тварь атаковала сыромятную кожу снова и снова, яростно мотая головой из стороны в сторону.
Пока змея грызла сапог, как порцию жевательного табака, я исполнял техасский тустеп на цыпочках, пытаясь не наступить на извивающуюся под ногами гадину.
– О господи! Вот дерьмо! О господи! Вот дерьмо! – причитал я, не переставая приплясывать.
В крохотной уборной забраться было особенно некуда, но я все же нашел одно место и тут же его занял: плюхнулся задом на раковину и задрал ноги как можно выше. Мой брат с неожиданной бодростью вскочил и забрался на единственный оставшийся незанятым насест: на унитаз. Крышка была открыта, и Старый, конечно, не стал тратить время на то, чтобы опускать ее. Теперь он сидел враскорячку на корточках, поставив ноги в одних носках на стульчак.
– Откуда здесь взялась эта змеюка? – выдохнул я.
– А ты как думаешь, твою мать? – огрызнулся Густав. – Она же не сама захлопнула дверь.
Это означало, что мы получили наконец искомое доказательство, пусть и в виде извивающейся на полу буквы «S»: в «Тихоокеанском экспрессе» совершенно точно находится убийца, и он еще не насытился расправой.
Поняв тщетность яростной схватки с сапогом, змея принялась метаться взад-вперед от стены к стене, подняв голову на добрых шесть футов
