Прощальный поклон ковбоя - Стив Хокенсмит
– Ладно, муттер, – наконец проговорил братец. – Пожалуй, ты прав.
Опершись ладонями о стол, он медленно встал. Я тоже поднялся и, поскольку брат не снизошел до подобных мелочей, сказал всем «спасибо» и «спокойной ночи».
– Стойте, – сказал Кип, когда мы направились к выходу. – Старый… что происходит?
– Да, – добавил Сэмюэл. – Вы так себя ведете, будто убийца Джо все еще на экспрессе.
– На то есть причины.
Разговоры проводников и кухонной обслуги мгновенно стихли, и были слышны лишь клацанье, дребезжание и постукивание, доносившиеся со всех сторон: дерево, металл, стекло, фарфор, кожа – все вокруг вибрировало и билось друг о друга, миллион невидимых глазу соударений в секунду.
– Тот, кто убил Джо, до сих пор в поезде, – сказал Густав.
Он повернулся на каблуках и направился в сторону пульманов.
Все до одного молча провожали его глазами, не то подозревая, что он сошел с ума, не то надеясь на это.
– Ну что ж, – бодро помахал рукой я, – приятных сновидений, парни!
И я зашагал за братом в темноту.
Глава двадцать вторая. Нутряное чувство, или Старый выкладывает свои сомнения, а я обкладываю старого
– Значит, так, Густав, – начал я, когда мы двинулись сквозь тускло освещенные вагоны к нашему пульману.
Брат, шедший на пару шагов впереди, обернулся и хмуро взглянул на меня:
– Потом.
– Я просто подумал…
– Не сейчас.
– Но ты даже не слышал…
Он снова обернулся, уже изрядно разозлившись:
– Тихо.
– Неужели нельзя и вопрос задать, даже когда?..
Старый развернулся ко мне, и я едва успел остановиться, не налетев на него. Однако он жестом поманил меня подойти еще ближе, так что мы едва не наступали друг другу на носки. Брат снова махнул рукой, и я пригнулся и наклонил голову, поднеся ухо так близко, что мог слышать не только его шепот, но и свист ветра в волосках у него в носу.
– У тебя есть вопросы. Ладно. Может, на парочку и отвечу, – прошептал Густав. – Но сначала вопрос тебе: если убийца до сих пор в поезде, как знать, не подслушивает ли он нас сейчас?
– Ох, – прошептал в ответ я, вдруг вспомнив об окружающих нас со всех сторон черных занавесках, за которыми вполне может скрываться убийца. – Понял. Могу еще немного подождать… хотя, пока мы так близко, хочу кое-что тебе сказать.
– Да?
– Давно пора попробовать мятные леденцы, которые тебе Кип дал, – и не только чтобы унять брюхо. У тебя жутко воняет изо рта: дыхнешь на убийцу, он и окочурится.
Густав недовольно фыркнул и повернулся ко мне спиной. Дальше мы шли молча и не заметили ни души, пока не добрались до нашего спального вагона.
В дальнем конце вагона у нижней полки скрючилась маленькая фигурка. Подойдя поближе, мы увидели, что это доктор Чань и что он не один. Китаец что-то тихо говорил Уилтрауту, который отвечал далеко не столь тихо.
– Ах ты, грязная обезьяна! – рыкнул кондуктор. – Да как ты смеешь?
Что именно доктор посмел, мы так и не узнали. Заметив наше приближение, Чань пробормотал Уилтрауту что-то еще и заторопился к своей полке – в нашу сторону. Доктор держался с достоинством, несмотря на пережитые за день испытания, и даже сейчас шел опустив глаза, но гордо выпрямив спину.
Я рылся на полке в поисках саквояжа, а Чань поравнялся с нами, тихо поприветствовал и прошел дальше.
– Спокойной ночи, доктор Чань, – отозвался Старый. – Кстати… раньше не было возможности сказать: соболезную вашей утрате.
– Да, док, примите наши соболезнования, – вставил я.
Китаец замер в проходе, словно заледенев.
– Мы заметили, что один из гробов в багажном вагоне ваш, – пояснил я. – В смысле… на нем бирка с вашей фамилией.
– О. Да. Конечно, – подтвердил Чань, но ничуть не оттаял. – Мой кузен скоропостижно скончался в Чикаго. Помогал мне в китайском павильоне на выставке. Само собой, мой долг – лично сопроводить тело в Сан-Франциско.
Густав кивнул.
– Естественно.
Однако в ответе Чаня не было ничего естественного: он говорил словно по заученному, как политик, который в сотый раз повторяет одну и ту же речь.
– Ну… еще раз спокойной ночи, – сказал доктор чуть менее напряженно, а потом проскользнул к себе и буквально нырнул на полку.
Я посмотрел на Густава и пожал плечами, словно спрашивая: «Что это он вдруг?» В ответ брат тоже пожал плечами: «Понятия не имею» – и потопал в сторону туалета. Когда мы миновали полку Уилтраута, кондуктор уже скрылся за занавесками, как и Чань.
– Ну все, отговорки закончились, – сказал я, когда мы закрылись в туалете. – Говори.
– Ладно, – вздохнул Густав и приоткрыл окно, впустив внутрь струйку холодного ночного воздуха. – Но ты бы хоть уточнил немного, что именно хочешь узнать.
– Я бы уточнил, но вопросов столько, что до утра можно спрашивать.
Старый расстегнул ремень с кобурой, положил его на пол, а потом подошел к раковине и, открыв кран, сунул под него голову.
– Почему бы не начать с Карлина? – Я плюхнулся на пол; сиденье в тесной каморке было только одно. – Чем ты там занимался… ну, пока не бросился под поезд.
– Всяким разным, – ответил Густав, вытираясь. – Вопросы задавал в основном.
Он взглянул на свое отражение в зеркале над раковиной, и увиденное ему, похоже, не понравилось. Да и кому бы понравилось: братишка был так бледен, что со своими ярко-рыжими усами и шевелюрой напоминал красно-белую карамель. Розовыми на лице остались только царапины и кровоподтеки.
Старый еще побрызгал водой себе на лицо, но не смог смыть очевидную нам обоим крайнюю усталость.
– Поговорил с машинистом и кочегаром. – Брат прислонился к стене и медленно сполз вниз, пока не уперся задницей в пол между раковиной и унитазом. – Выяснил, что именно они видели из кабины во время так называемого ограбления. Но они мало что заметили. Остановились, увидев завал на путях, и один из банды запрыгнул к ним и держал на мушке все время. Налетчик был в маске, одежде для верховой езды и весь в пыли.
– Ну а как, по-твоему, должен быть одет грабитель поездов? – спросил я, стаскивая один за другим сапоги. – В вечернее платье с жемчугами?
Старый с тоской посмотрел на сапоги на своих раскинутых по полу ногах, явно желая избавиться от них, но сомневаясь, что достанет мочи справиться со столь монументальной задачей.
– Сам подумай. – Крякнув от боли, он выпрямил спину и ухватился обеими руками за правый сапог, как за извалявшуюся в масле свинью, готовую с визгом ускользнуть в любой момент, и раздраженно дернул, не прекращая говорить: – Парень, который запрыгнул в кабину, явно не вылез из ящика. А значит, мы так и не нашли никого, кто видел бы того безбилетника.
– А разве Моррисон не сказал, что бандиты подошли к вагону и говорили с ним? Может, кто-то из тех был чертиком из коробочки.
– Но зачем Барсону и Уэлшу прятать кого-то в ящике с кирпичами, чтобы их приспешник просто вылез оттуда и потрепался с курьером? – Густав наконец освободился от правого сапога и вступил в смертельную схватку с левым. – Лютым вполне хватило бы людей, чтобы передать свое послание, – тем более, судя по всему, кто-то из железнодорожников или пассажиров с ними заодно. А тот малый из ящика… как ни посмотрю, не могу понять, зачем он им был нужен.
– Но если безбилетник не работал на Барсона и Уэлша, то какого черта ему прятаться в ящике?
– Не имею ни малейшего понятия. Я пытался просто анализировать данные, как сделал бы мистер Холмс. Но эти проклятые данные заплетены в такой крендель, что теперь и мозги не распутать.
Старый стянул второй сапог и, обессиленный, привалился к стене. Глаза у него покраснели, а набрякшие под ними темные мешки делали брата похожим на рыжеусого енота. Веки у Густава дергались, и невозможно было понять: то ли он
