Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Бедные женщины без единой жалобы переносили мучения, на которые их обрек исступленный космополит, и находили утешение в нежной заботе друг о друге. Мало что на свете выглядело очаровательнее и грациознее этой маленькой женской компании. Мать еще была молода и очень красива, она выглядела как старшая сестра юных мисс. Вопреки тому, что миссис Браун вышла замуж за эксцентричного маньяка, она была женщиной высоких достоинств, чья доброта не уступала благоразумию.
С того момента, как ее муж превратился в селезеночного или, вернее, желудочного Вечного жида, она смогла завершить образование дочерей и всегда с толком использовала свободное время, увы, слишком избыточное по причине бесконечных морских плаваний вокруг света. Поэтому мисс Люси и мисс Мэри стали в высшей степени благовоспитанными юными девицами, к тому же прелестной внешности, что никогда еще ничему не мешало. Одной было девятнадцать, другой — восемнадцать лет, и их легко можно было принять за близнецов. Обе были блондинками восхитительного пепельного оттенка, что так смягчает черты лица, делая их как будто нежнее. Но по какой-то очаровательной странности большие черные глаза придавали личикам юных англичанок выражение твердости, которое добавляло к их несколько грустной и болезненной внешности еще больше шарма. Маленькие ручки, изящные, но крепкие, охотно отзывались на рукопожатие с истинно британской сердечностью, а маленькие ступни, что редкость для уроженок Соединенного Королевства, могли соперничать с ножками чистокровной парижанки.
Бедные дети и их мать, вечно болевшие в путешествиях, были очень бледны и сильно похудели. Им хватило бы совсем немного отдыха, чтобы вернуть прекрасный цвет лица, который составляет привилегию англичанок, не умаляя при этом их изысканности. Они объездили столько стран, повидали видимо-невидимо небывалых вещей и разных народов, пережили столько приключений и столкнулись с таким количеством опасностей, что их нынешнее положение, каким бы странным оно ни было, не представлялось им несправедливым ни в малейшей степени. То, что их оставили в полном одиночестве на берегу едва знакомой реки, было для них всего лишь рядовым происшествием.
Большинство женщин на их месте разразились бы громкими воплями и решили бы, что пропали. Англичанки, напротив, уже были готовы порадоваться этому злоключению, которое избавило их от качки и крена, если бы не болезненная реакция мастера Брауна. Мания главы семьи была для них священной. Они скорее умерли бы от усталости, чем позволили бы себе хоть малейшую жалобу.
Сбежавшие боши проявили порядочность, оставив белым их вещи и припасы. Эти большие дети по-своему честны. Иногда они могут (крайне редко) нарушить тяготящее их обязательство, но при этом совесть не позволяет им стянуть даже сущую безделицу. Не известно ни одного случая, чтобы какой-нибудь бош или бони украл деньги. Иногда они осмеливаются присвоить некоторое количество продовольствия, необходимое им на обратную дорогу, но лишь в тех случаях, когда свои запасы у них на исходе.
Одним словом, у Питера Паулуса была хижина, чтобы приютить его вместе с семьей. У него были гамаки и провизия. А поскольку сезон дождей прошел, непогоды можно было не опасаться. Но до того ли было разъяренному маньяку? С тех пор, как он оказался на суше, с тех пор, как его диафрагма больше не трепетала в такт движениям корабля, мастер Браун пребывал в настроении злобного пса. Ни нежные слова миссис Арабеллы, ни попытки дочерей приласкаться не действовали на человека, у которого желудок давно заменил сердце.
Однако волей-неволей Питеру Паулусу пришлось обходиться без плавания, и это приводило его в ярость.
Если бы он знал нравы чернокожих жителей верховьев Марони, то набрался бы терпения, понимая, что вынужденная остановка не затянется надолго. Действительно, почтение, которое питают к белым людям негры племен бош, бони и даже юка с полигуду, так велико, что они никогда не допустили бы, чтобы с европейцами по их вине случилось какое-то несчастье. Это врожденное чувство усиливается благодарностью за добрые услуги белых, но также и страхом наказания. Они прекрасно знают, что колониальные власти не шутят, и если плохо обращаться с путешественниками, можно все потерять, но ничего не выиграть.
Следовательно, можно было с уверенностью предположить, что не пройдет и десяти дней, как дезертиры пришлют лодку с другими гребцами. Вполне вероятно, что гранман, заинтересованный в поддержании хороших отношений с властями, мог прибыть лично, чтобы вернуть в лоно цивилизации брошенных в гвианской глуши белых.
Пробесновавшись около часа, Питер Паулус наконец успокоился. Он меланхолично открыл банку солонины, отодрал жестяную крышку ящика с сухарями, предложил каждой из своих женщин по кусочку мяса, сел на землю и стал закусывать с явным отвращением. Перемалывая импровизированный сэндвич мощными коренными зубами, Питер Паулус глубоко вздыхал. Но не стоит думать, что он хотя бы на секунду опечалился странным, если не сказать опасным положением двух молодых девушек и их матери. О нет! Он завидовал их аппетиту и сожалел, что не может так же быстро опустошить маленькую жестяную тарелку, из которой они изящно клевали скудный обед. Кроме того, он истязал свой мозг в поисках выхода. Выдолбить лодку? Но с такой работой не управиться и за месяц. К тому же у него не было никаких инструментов. Ах, ему бы в руки несколько старых добрых стальных изделий из Шеффилда!
— А-о!.. Что, если мне построить плот?.. Вери велл, именно плот.
Но вид пары кайманов, медленно скользивших по поверхности с раскрытыми пастями, оборвал эту робкую мечту о плавании. Клацанье их челюстей, которые то закрывались, то раскрывались со скрежетом громадных ножниц, заставило мастера Брауна замереть на месте.
— О-а, — печально пробормотал он. — Я есть пленник на этой реке. Это для меня есть самое жестокое приговорение! А-о!..
— Друг мой, дорогой Питер, — ласково сказала ему миссис Арабелла на превосходном французском, — мужайтесь. Это невезение вскоре закончится. И потом, мы все так вас любим. Правда, Люси? Правда, Мэри?
— О да, конечно, мамочка, — ответили дочери, нежно обнимая отца, бесчувственного, как колода.
— А-о! — добавил, уже по-английски, Питер Паулус. — I am lost[54]. Я чувствую, что умираю. Солонина — мерзкая еда. А неподвижность меня доконает.
Уж если мастер Браун из Шеффилда заговорил по-английски, значит состояние его действительно было тяжелым.
Впрочем, восемь дней протекли без происшествий, как и без каких бы то ни было перемен в ситуации, которая показалась бы чрезвычайной кому угодно, но производителю ножей из Шеффилда с желудочными проблемами и манией бродяжничества представлялась совершенно невыносимой.
Вся жизнь для Питера Паулуса теперь сводилась к созерцанию вечно пустынной реки и к поддержанию огня в надежде, что его заметят с какой-нибудь
