Гвианские робинзоны - Луи Анри Буссенар
Десять тысяч человек умерли, и от силы две тысячи смогли вернуться во Францию. Тридцать миллионов были растрачены впустую! Эта мрачная драма длилась целый год.
Так закончилась эта экспедиция, составленная из людей разного социального происхождения: ремесленников, гражданских и военных чиновников, актеров, так называемых капиталистов, светских персонажей в поисках приключений, музыкантов и так далее. Главная ошибка заключалась в том, что это была колония потребителей, притом что всем было известно, что Гвиана населена лишь горсткой бедных местных жителей, рассеянных на огромной территории. Огромную толпу народа поселили на диком пляже без всякой заботы и крыши над головой, предоставив в качестве пропитания испорченные продукты из Европы, которые стали источником заразных болезней.
А теперь пусть читатель сам решит, по чьей вине произошла эта катастрофа — из-за человеческой некомпетентности или из-за пресловутого нездорового климата.
Чтобы возродить колонию, которую уже считали потерянной, требовался действительно талантливый человек. И в кои-то веки правительство сделало правильный выбор, отправив в 1776 году в Гвиану в качестве распорядителя месье Малуэ{386}. С помощью инженера по фамилии Гизан{387} месье Малуэ, самый блестящий руководитель, которого когда-либо знала Гвиана, сумел привести ее к процветанию, и эта эра длилась более двадцати лет. Осушение болот, канализация, дренажные работы, дезинфекция, строительство — все прекрасные нововведения относятся к эпохе его умелого управления.
Вскоре Французская революция отозвалась и по эту сторону Атлантики. Менее чем через год после провозглашения великого акта восстановления справедливости, который именуется отменой рабства, а именно 12 жерминаля IV года (1 апреля 1795 г.) было издано постановление, приговорившее к депортации Барера{388}, Вадье{389}, Колло-д’Эрбуа{390} и Бийо-Варенна[39] {391}. Двум первым удалось бежать, а двое других были отправлены в Гвиану.
18 фрюктидора V года (4 сентября 1797 г.) Директория{392} разогнала два совета и приговорила к депортации пятьсот шестнадцать своих политических врагов, почти все из них депутаты, дворяне, журналисты, священники и генералы. Сто восемьдесят смогли бежать, но триста тридцать остальных отправились в Гвиану и были интернированы на Конамане{393} и в Синнамари.
Вновь вернулись прежние, мрачные дни Куру с их неприглядными сценами и нечеловеческими страданиями. Этих триста тридцать ссыльных, с которыми во Франции обращались как с преступниками, при отплытии из Рошфора кое-как разместили на нижних палубах военных судов. Невыносимо долгими часами бесконечного морского плавания они претерпели все муки голода и жажды[40]. К моменту прибытия на рейд Кайенны многие умерли. Большое количество были при смерти во время высадки, их срочно отправили в госпиталь, где сто шестьдесят один человек скончались от тоски по родине и перенесенных ранее мучений.
Кое-кому, например Пишегрю{394}, Рамелю{395}, Бартелеми{396}, Вийо{397}, Обри{398}, Досонвилю{399}, Деларю{400}, Летелье{401}, удалось сбежать и добраться до Соединенных Штатов. Барбе-Марбуа{402} и Лаффон де Ладеба{403} добились разрешения вернуться во Францию.
Неудивительно, что подобные страдания, перенесенные за время морского перехода и увенчанные заключением в Гвиане, ожесточили даже самые закаленные характеры, так, что они сохранили лишь горестные и болезненные воспоминания об экваториальных берегах. Когда они рассказывают о местах своего заточения, их рассказы исполнены горечи. Самым последовательным противником Гвианы среди прочих был месье Барбе-Марбуа, и его свидетельства, провозглашенные с трибуны Палаты пэров, оказали большое влияние на мнение современников.
Как бы там ни было, важно подчеркнуть, что целью Директории была не колонизация. Если последствия принятых ею ужасных мер оказались катастрофическими, то это никоим образом не обусловлено климатическими условиями.
С момента этих несчастных событий прошло девяносто лет. Ситуация несколько улучшилась, но до идеала по-прежнему далеко. Но мы по-прежнему вправе задаться вопросом: почему ни время, ни опыт так и не смогли полностью сокрушить совершенно несправедливую и незаслуженную репутацию Гвианы как гиблого места?
Я, в свою очередь, хочу развенчать этот несправедливый предрассудок и по мере моих сил содействовать реабилитации этой малоизвестной во Франции страны, которую я полюбил всей душой, красоту и богатства которой я смог оценить. Да будет услышан мой слабый голос! Пусть это будет мой кирпичик в кладку здания, возводимого там храбрецами, которые трудятся и надеются. Это станет самой прекрасной наградой для скромного гражданина, у которого нет других устремлений, кроме пламенной любви к родине!
Глава IV
Письмо из Франции. — Робинзон в Париже. — Асфальт и девственный лес. — Мансарда на улице Сен-Жак. — Драмы нищеты. — Волнение матери. — Трансокеанское сообщение. — Колониальная навигация. — «Милость Господня» и «тапуйи». — Двойной выстрел. — Багаж без хозяина. — Реабилитированный каторжник. — После двадцати лет разлуки! — В бумажной лодке. — Паровые машины тоже имеются. — Наводнение.
Париж, 15 июля 187…
Дорогие родители, дорогие братья!
Английский почтовый пароход отплывает завтра из Саутгемптона в Гвиану. Через двадцать два дня шхуна «Марони-Пэкет», недавно заменившая нашу «Тропическую птицу», покинет порт Суринама и направится в сторону Марони. И еще через восемь дней это письмо доберется до вас, в нашу усадьбу «Полуденная Франция». Оно опередит нас на три недели. Наконец-то! Я снова увижу вас после бесконечных десяти месяцев разлуки. Мы оба, и я, и Николя, изнемогаем в ожидании отъезда. Это настоящая лихорадка, менее опасная, чем гвианская, но все же весьма жестокая.
С меня довольно Парижа, хоть я и сумел полюбить его по мере узнавания и даже готов допустить, что это второе мое любимое место на свете — после девственного леса, разумеется. Мне нужна либо самая утонченная цивилизация, либо первобытная природа во всей ее дикости. Середины я не признаю. Адаптация к новой жизни произошла в целом быстро, и моя способность удивляться
