Крушение шхуны "Графтон" - Ф. Е. Райналь
Наученный опытом, я придумали, как избегнуть это неудобство. Впереди я распилили колодки на две части так, чтобы сначала вынимать пятку, а потом переднюю часть колодки. Это было хорошо, но еще не вполне. Оставалось придумать способ, чтоб разделенная колодка не сдвигалась и не шевелилась в башмаке, когда его станешь шить. Я сделал на верхней части обоих кусков колодки длинный глубокий вырез, в него я вдвигал деревянную полоску, которая плотно приходилась в эту выемку. Когда я вкладывали эту полоску, две отдельные половины как бы срастались и составляли одно целое; когда я вынимал ее, то они распадались на две независимые части. А чтобы легче вытаскивать колодки из башмака, я просверлил каждую часть колодки и в отверстие пропустил тонкий длинный ремень.
Для того, чтобы гвозди не приколачивали подошвы к колодке, оставалось сделать деревянные костыльки покороче.
Улучшая то то, то другое, я достиг наконец того, что у меня на ногах явилась отличная пара башмаков. Товарищи последовали моему примеру, и скоро все мы пятеро обулись заново.
Я не скажу, конечно, чтобы наша обувь могла красоваться на окнах лучших парижских башмачников, нет, но мы не думали о щегольстве — нам нужна была крепкая, прочная обувь, которая хорошо защищала бы ноги от сырости, холода и от жесткой каменистой почвы; это нам вполне удалось.
Я, кажется, сказал раньше, что, кроме этих кож, мы высушили несколько тонких шкур молодых тюленей, с которых мы не соскабливали шерсти. Из этих шкур мы сделали себе одежду, потому что наше прежнее платье уже совсем не годилось. Несмотря на то, что мы постоянно ставили заплаты и чинили его, оно до того износилось, что притронешься ли к дереву, или понесешь какую-нибудь на спине тяжесть, даже от сильного ветра оно разрывалось в лохмотья.
Вскоре на матросах и на поваре ничего не осталось от прежнего платья, и они с головы до ног оделись в тюленьи шкуры. Я же и Мусграв сделали себе только пальто из кожи, которое надевали на прежнее платье, когда шел дождь.
Однако день проходили за днем, а корабль, которого мы так ждали, все не показывался.
По нашим расчетам, он вышел из Сиднея в начале октября, тотчас после того, как улеглись сентябрьские ветры и непогода. Часто просиживали мы длинные вечера у очага, оплакивали свою судьбу и делали разные неутешительные предположения насчет членов нашей компании. Неужели они забыли нас, забыли ту клятву, которую мы дали друг другу? Неужели, если не дружба, так данное слово не заставит их отыскивать нас? А может быть они не имели возможности помочь нам, а правительство Нового Валлиса, к которому они обращались, не довольно человеколюбиво, и отказало им в помощи.
Нетерпеливее всех переносил нашу печальную участь Мусграв. "Если б я был один," — повторял он мне сотню раз, — "Но у меня жена и дети, я один их кормил, и теперь они терпят нужду из-за моего несчастья. С каждым днем их положение становится ужаснее, они думают, что я умер, и остались без всякой поддержки." Иногда он приходил в такое отчаяние, что, казалось, лишался рассудка и готов был на отчаянные, безрассудные предприятия. Он хотел во чтобы то ни стало уехать с острова: он хотел один в лодке вернуться в Австралию. Когда я ему заметил, что такой поступок все равно, что самоубийство: "Что ж," — отвечал он. — "Не все ли равно, если нам здесь суждено умереть? Лучше покончить сразу. Зачем я буду жить, какую пользу приносит здесь моя жизнь?"
Но кто-нибудь из нас ободрял остальных и даже успокаивал несчастного Мусграва. Разве не могло случиться, что посланный нам на помощь корабль потерпел от бури? В таком случае, он зашел в какую-нибудь гавань, может быть, Новой Зеландии… Зачем тогда отчаиваться? Это только отсрочка нашего спасения на несколько дней, самое большее — на несколько недель.
Одно счастливое обстоятельство придало нам бодрости и терпения; морские тюлени снова появились. Однажды утром, в начала ноября, мы увидели целое стадо около двадцати тюленей; они кружились, плавали, ныряли в залив против Эпигуайта, а потом поплыли к острову Уайт.
На следующей неделе — новые стада, еще большие приплыли в гавань Карнлей; между ними, на этот раз, были и морские львы. Мы им ужасно обрадовались: они не только избавляли нас от голода, но их появление, как у нас в Европе появление ласточек, означает в этих странах приближение лета.
В самом деле, настал декабрь, а с ним хорошие, теплые дни; конечно, это была только относительно хорошая погода. Дождь и бури по-прежнему налетали, но гораздо реже. Над нами все еще стоял туман, но не такой густой? и сквозь него мы уже иногда видели солнце и даже голубое небо. Зато в воздухе происходили непонятные явления; теплая, тихая атмосфера внезапно охлаждалась. Термометр, казалось без всякой причины, внезапно падал до нуля и потом с той же быстротой опять подымался до прежней высоты. Эти быстрые перемены температуры происходили от того, что в начале лета огромные льдины отрываются от вечных льдов южного полюса. Сильный ветер и морское течение часто проносят такие глыбы мимо Аукланда, и вследствие этого происходит сильное понижение температуры.
Если когда-нибудь мы будем так счастливы, что вернемся к людям, то нужно позаботиться о том, чтобы наше пребывание на Аукланде не было пустым, хотя и несчастным происшествием, а принесло бы какую-нибудь пользу науке. Мы положили воспользоваться всеми хорошими днями для солнечных и лунных наблюдений, чтобы по возможности точно определить географическое положение наших островов. Но горизонт, обрамленный горами, заливами, извилинами, не мог служить для наших исследований, и мы сделали себе искусственный горизонт; для этого мы налили жидкого дегтя в тарелку, и этот рефлектор помогал нам гораздо больше, чем море, которое беспрестанно волновалось и покрывалось рябью. Сделав средний вывод из всех наблюдений, мы нашли, что мы под 50°53′30″ южной широты, и 163°55′21″ долготы парижского меридиана. Начатая карта гавани Карнлея была почти окончена. Чтобы окончательно определить некоторые точки внутри острова, как я уже говорил, мы делали триангуляцию при посредстве компаса.
Чтоб окончить свою карту, мне недоставало наружного очерка; мне его потом дал капитан Норман, командир корвета Victoria, и его офицеры, которые после нас были на Аукланде. Позже я поговорю об их путешествии.
Наблюдения, которые они мне сообщили о
