Футляр для музыканта - Михель Гавен
– Могу ли я спросить, когда вы доложите своему начальству? – спросил Гленн настороженно.
– Вас интересует, когда вы сможете написать письмо Хелен? – догадалась Маренн. – Я сделаю это сегодня же. Тем более я уверена, что у меня будет такая возможность. Я обязательно сообщу вам, когда разрешение будет получено, – пообещала она. – А пока занимайтесь музыкой, сколько вам позволяют силы. Я обязательно скажу доктору Гарднеру, что я разрешила вам, чтобы он не препятствовал, когда я уеду. Я буду признательна, если вы еще немного подучите мою Джилл. Она, конечно, тромбонисткой не станет, – Маренн рассмеялась, – но на службе у нее большое напряжение, она устает, а уроки игры на тромбоне – прекрасный способ немного расслабиться и отвлечься. Тем более под руководством такого блестящего мастера, как вы, Гленн.
– Фрейляйн Джилл и ее подруга обещали приехать сегодня вечером, – напомнил Гленн, заметно повеселев. – Я буду ждать их.
– Они приедут, не сомневайтесь, – заверила его Маренн. – И если даже кому-то из них придется остаться на службе допоздна, вторая в это время обязательно будет свободна. Так что готовьте учебный материал и набирайтесь терпения, – посоветовала она шутливо. – Насколько я знаю Джилл, она капризная ученица. Да и Зилке не намного старательней.
– Фрау Сэтерлэнд, вас просит к телефону ваша дочь.
Дверь открылась, и на пороге появилась медсестра Кнобель.
– Я сказала, что вы заняты, но у нее что-то срочное, – объяснила она. – Вы подойдете к телефону?
– Да-да, конечно, – Маренн встала. – Сейчас я ей обо всем напомню, – с улыбкой пообещала она Гленну и вышла в соседнюю комнату.
– Я слушаю.
Подойдя к столу, она взяла трубку, которая лежала рядом с аппаратом.
– Мама, ты просила, чтобы я сообщила тебе, когда вернется бригаденфюрер, – услышала она в трубке голос дочери. – Он только что приехал и приказал мне, чтобы я вызвала тебя к нему. Я передала ему документы, которые ты оставила. Кроме того, тут только что принесли какие-то результаты исследований из лаборатории четвертого управления. Вальтер сказал, что он ждет тебя срочно.
– Хорошо, Джилл, я поняла тебя. Я сейчас приеду, – ответила Маренн, чувствуя, как взволнованно забилось сердце.
– Тебе выслать машину? Ральф может за тобой приехать, – предложила Джилл.
– Нет, благодарю, – отказалась Маренн. – Я еще не отпустила шофера, который привез меня в Шарите. С ним и приеду.
– Хорошо. Я сейчас доложу Вальтеру, – быстро проговорила Джилл. – Мы ждем тебя.
– Не забудь, что у тебя сегодня урок, – напомнила ей Маренн с улыбкой. – Я только что говорила с Гленном. Он высокого мнения о твоих способностях.
– Конечно, я приеду, если смогу, – ответила Джилл. – Мне так нравятся его уроки. Но даже если я не смогу, приедет Зилке, – весело пообещала Джилл и повесила трубку.
– Вы уезжаете, фрау Сэтерлэнд, – спросила осторожно медсестра Кнобель, когда Маренн отошла от телефона. – Будут какие-то распоряжения относительно состояния больного?
– Да, фрау Кнобель, – ответила Маренн задумчиво. – Я сейчас направляюсь на Беркаерштрассе. Меня вызывает бригаденфюрер. Сообщите, пожалуйста, об этом профессору де Кринису, – попросила она. – Он сможет найти меня там, если возникнет необходимость. Касательно состояния господина Миллера, я наблюдаю явное улучшение, так что продолжайте лечение по плану, который мы составили, – заключила она.
– Слушаюсь, фрау Сэтерлэнд.
– Гленн, я пока прощаюсь с вами, – Маренн снова вошла в палату Миллера. – Меня вызывает мой шеф, и это наверняка касается вас, – она сочла необходимым сообщить ему об этом. – Я передам бригаденфюреру Шелленбергу все, что вы мне сообщили, а также узнаю от него некоторые обстоятельства, которые также могут иметь влияние на вашу судьбу. Как только вернусь, сразу зайду к вам. Не тревожьтесь, – добавила, заметив, что взгляд музыканта стал напряженным. – Я думаю, для вас у меня будут хорошие новости.
– Я буду ждать, фрау, – ответил Миллер негромко.
– Лучше займитесь сочинением новой пьесы, – посоветовала она. – Так время пройдет быстрее, и вы отвлечетесь. Кстати, я не спросила вас, как она называется.
– Я пока не придумал названия, – ответил Миллер смущенно. – Но, я думаю, я посвящу ее вам. Ведь это благодаря вам я не только выжил, но вспомнил ноты, ко мне вернулась способность сочинять. И у меня даже есть надежда когда-нибудь вернуться домой и сыграть эту новую пьесу публике. Это будет лирическая пьеса, – уточнил он. – О мудрости, о добре, о торжестве жизни. Не знаю, можно ли будет под нее танцевать, но, надеюсь, она будет красивая. Все свои пьесы я посвятил Хелен, – признался он. – И это первый раз, когда я сочиняю для другой женщины, – добавил он смущенно. – Но вы спасли меня там, где уже и Хелен была бессильна мне помочь. Не думаю, что она будет ревновать. Во всяком случае, я объясню ей, если увижу ее, – он запнулся. – Я думаю, она поймет.
– Я всего лишь исполняю то, что должна исполнять, – Маренн покачала головой. – Но для меня это очень приятно, стать героиней вашей новой пьесы, – улыбнулась она. – Во всяком случае, я с удовольствием послушаю ее, когда пьеса будет готова.
«Почти уверена, что Скорцени не упустит случая иронически высказаться, когда узнает, что для меня теперь сочиняют музыку, – подумала она, снимая халат в кабинете. – Он обязательно скажет: мол, половина европейских музеев завешана картинами с твоим изображением, начиная с Серта и твоего возлюбленного английского лейтенанта, а также многих его последователей, в особенности английской школы, которые рисуют твои изображения, даже попадая в плен, как тот англичанин в Арденнах. А в Америке теперь для тебя сочиняют музыку. Что ж, пусть он говорит, что ему захочется, – она надела шинель и, пройдя по коридору, спустилась вниз, к машине. – Меня сейчас более всего интересует, какое вещество обнаружено в крови Гудрун. И достаточно ли это серьезный компромат на фон Херфа и стоящего за ним Бормана, чтобы можно было отдать его Мюллеру и он закрыл бы лабораторию фон Херфа в Дахау. А за это добиться от него отмены расследования по делу фон Венцлова и согласия на то, чтобы американский музыкант Гленн Миллер оставался в Шарите под моим присмотром. Вот что на сегодняшний день по-настоящему важно».
Снег шел все гуще. Машина довезла Маренн до особняка шестого управления на Беркаерштрассе и остановилась, шурша шинами по вязкой снежной «каше» перед пропускным пунктом. Поблагодарив шофера, Маренн вышла из машины и направилась к дежурному. Все ее мысли были сосредоточены на результатах анализа Гудрун, которые получил Вальтер, и тех возможностях, которые могут предоставиться, если в анализах содержатся компрометирующие фон Херфа данные, – в последнем Маренн не сомневалась. Подходя к воротам, она вдруг почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Маренн остановилась, повернула голову вправо и улыбнулась. Из-под заснеженных еловых лап, пробивающихся сквозь просветы в ограде, на нее смотрели два внимательных зеленых глаза – лисица. Лисицы издавна водились в Берлине, они неплохо чувствовали себя в городе, и городские власти тщательно следили за тем, чтобы животных не убивали, – подобное очень строго каралось полицией. Также старались способствовать, чтобы животные не голодали и размножались. Как-то года два назад и у них в Грюнвальде Джилл нашла перед самым домом маленького испуганного лисенка. Он жалобно скулил, попав в яму, устроенную садовником. Тогда Оальф фон Фелькерзам достал малыша, и его отнесли к озеру, где нередко встречали лисиц и находили норы. Конечно, в условиях войны, когда в столицу
