Подземный мир - Вольфганг Хольбайн

- Мне тоже, - сказал Михаэль.

- Ну, вот и опять мы сошлись во мнениях.

- Опять? - Михаэль наморщил лоб.

Его собеседник украдкой оглянулся, прежде чем разъяснить:

- По мне, так тоже эта вечеринка пустое дело.

- Тогда почему же вы здесь? - спросил Михаэль.

Репортёр похлопал по своей камере:

- Работа такая. А ты? - Он подмигнул и продолжил, не дожидаясь ответа: - Э! Вот теперь я тебя узнал. Уж не тот ли ты мальчик, который тогда...

- Тот самый, - перебил Михаэль.

Должно быть, в его голосе прозвучало раздражение, потому что репортёр поднял брови и потом сказал совершенно спокойно:

- Если ты думаешь, что я охочусь за сенсацией, ты ошибаешься. Я спросил об этом просто из вежливости.

Михаэль пристально взглянул на него, но не заметил на его лице признаков лжи или лукавства.

- Извините, - сказал он.

- Да ладно, - репортёр махнул рукой и улыбнулся: - Могу себе представить, как все это действует тебе на нервы.

- Действует, - признался Михаэль, но все ещё держался осторожно. Он верил этому человеку, но прежний опыт общения с прессой научил его сдержанности.

- Э! - неожиданно воскликнул репортёр. - У меня есть предложение. Мне как раз нечего делать. Не выйти ли нам поболтать немного?

«Поболтать можно было бы и здесь», - подумал Михаэль. Но, с другой стороны, отец его стоял с горящими глазами перед холстом, подозрительно напоминающим тряпку, о которую художник вытирал кисти до того, как она очутилась в раме. Вольфа нигде не было видно, а из остальных гостей он никого не знал, хотя его, похоже, знали многие, судя по взглядам, приглушённым замечаниям и пальцам, незаметно указывающим в его сторону.

- Почему бы и нет? - согласился он

Прежде чем выйти из дома, репортёр отложил свою камеру на свободный стул и достал из кармана початую пачку сигарет и жёлтую зажигалку; но закурил только снаружи. Жадно затянувшись, он объяснил:

-В доме курить строго запрещено. Да я бы и не посоветовал никому. Разве что любителям холодного душа.

- Холодного душ? - не понял Михаэль.

Молодой человек махнул рукой в сторону несуществующего потолка:

- Весь дом нашпигован датчиками дыма и автоматическими тушителями. Твой друг, похоже, панически боится пожара.

- Он мне не друг. - Эти слова вырвались у Михаэля невольно, и он тут же пожалел о них, но молодой репортёр, похоже, совсем не удивился: Он ещё раз затянулся и с пониманием кивнул, тоща как Михаэль мысленно клял себя последними словами.

- Что, не нравится он тебе? - Репортёр стряхнул пепел. Крошечная искра отделилась и протанцевала в воздухе, прежде чем погаснуть. Михаэль заворожённо проследил за ней, как будто она о чем-то напомнила ему, и только потом спохватился, что его затянувшееся молчание можно расценить как согласие. Он поспешно помотал головой:

- Нет, это не так. Да, я не считаю его своим другом, но я ничего не имею против него. Разница есть, понимаете?

Репортёр задумчиво посмотрел на него, но ничего не сказал, хотя видно было, что не понял слов Михаэля. Михаэль и сам толком не знал, что хотел сказать. Вернее, знал, но не сумел бы выразить словами то, что чувствовал вблизи Вольфа все это время - больше года. Более того, он и в мыслях не смог бы чётко сформулировать это. Но что-то в его отношениях с Вольфом было не так, как должно быть, уж это факт. Может быть, то, что он чувствовал, было просто расхождением его представления с действий тельностью? Вместе с Вольфом они пережили опасное приключение. То была целая неделя, полная событий, которая сплотила их только потому, что они могли спасти друг другу жизнь. Но все это длилось лишь до тех пор, пока история не осталась позади - да и где написано, что два человека, вместе пережившие опасность, обязательно должны остаться друзьями на всю жизнь?

Михаэль считал (как, очевидно, и все остальное человечество, включая его родителей и Вольфа), что так оно и должно быть. Но это было неверно. Конечно, когда их достали и когда пресса и другие средства массовой информации захлёбывались сенсационными сообщениями, репортажами и интервью (один из этих умников даже не постыдился выдвинуть в замётке свою теорию, что Вольф и Михаэль якобы вовсе не блуждали по катакомбам, а были похищены инопланетянами, которые неделю продержали их на своём НЛО, а потом загрузили в них ложные воспоминания!), они практически не разлучались и даже несколько раз вместе выступили по телевидению. Однако нет ничего более преходящего, чем вчерашние сенсации. Их и без того сомнительная слава быстро потускнела, и в той же мере, в какой общественное мнение переставало интересоваться знаменитым писателем и менее знаменитым мальчиком, заваленными в старых катакомбах на целую неделю вдвоём, остывала и симпатия Михаэля к Вольфу. Не то чтобы он имел что-нибудь против Вольфа - но он начал чувствовать себя вблизи него все более неуютно. Михаэль не смог бы назвать конкретные основания для своего чувства, но оно становилось все ощутимее. Иногда ему казалось, что он припоминает какой-то случай, произошедший между ними, но так и не может вспомнить. Но то было что-то неприятное, как будто Вольф обманул его, или бросил в беде, или предал...

Нет, он не мог вспомнить, что же тогда случилось. Чувство неприязни было, а причины для чувства не было. Абсурд.

И уж совсем плохо стало после того, как вышла в свет книга. Михаэль, конечно, знал, что Вольф перерабатывает их общие приключения в книгу -: на то он и писатель, в конце концов. Но разве можно было представить, что Генри Вольф задумал изобразить их невольную подземную одиссею в таком виде! А когда он это узнал - разумеется, Вольф не упустил возможности вручить ему свежеотпечатанный экземпляр (разумеется, совершенно случайно в сопровождении фоторепортёра), - когда он прочитал, то прямо-таки разъярился. Но тоже не мог бы объяснить почему. Дело даже не в том, что «Подземный мир» не имел ничего общего с тем, что было на самом деле. Этого следовало ожидать. Уже хотя бы потому, что с ними не так уж много и случилось. Просто они неделю блуждали под городом в старых катакомбах, которые, словно заколдованные, всякий раз как будто увеличивались на то расстояние, которое осталось позади. Конечно, их подстерегали опасности, но какие? - темнота, холод, голод и клаустрофобия, то есть совсем