Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
В жестокой вселенной войны молодые гибнут, родители переживают детей. Ночью троянский царь пробирается во вражеский стан и просит вернуть ему тело сына, чтобы похоронить. Ахилл, убийца, машина для уничтожения, испытывает к старику сочувствие и, замечая, с каким достоинством тот скорбит, вспоминает собственного отца, которого больше не увидит. Трогательная минута: победитель и побежденный плачут вместе и соглашаются в том, что мертвых нужно предавать земле, а траур один на всех. Странно прекрасные проблески человечности, на миг освещающие мрак войны. И все же, хоть в «Илиаде» впрямую об этом не говорится, мы знаем, что перемирие будет кратким. Война продолжится, Ахилл погибнет в бою, Троя падет, троянцев перережут, а троянок разыграют между триумфаторами. Поэма оканчивается на краю пропасти.
Ахилл – герой традиционный, обитатель сурового трагического мира, а вот бродяга Улисс – своей современностью соблазнивший самого Джойса – с удовольствием пускается в фантастические, полные неожиданностей, увлекательные приключения, иногда эротические, иногда нелепые. «Илиада» и «Одиссея» исследуют разные жизненные позиции, и герои двух поэм противостоят испытаниям и воле случая очень по-разному. Гомер ясно дает понять, что Улисс превыше всего ценит жизнь, с ее недостатками, моментами упоения, наслаждениями, кислинкой и сладостью. От него происходят все литературные путешественники, первооткрыватели, мореплаватели и пираты. Он способен справиться с любыми трудностями, он врун, бабник, авантюрист и отличный рассказчик. Он скучает по дому и жене, но и вдали от дома отлично проводит время. «Одиссея» – первое в литературе описание ностальгии, с которой тем не менее прекрасно уживается приключенческий дух покорения морей. Когда корабль героя пристает к острову дивнокосой нимфы Калипсо, Улисс застревает там на семь лет.
В уютном средиземноморском раю, где цветут фиалки и мягкие волны ласкают берега, Улисс наслаждается жизнью с богиней, причем ему передаются бессмертие и вечная юность. И все же после нескольких лет неги счастье делает его несчастным. Он устает от бесконечных каникул и рыдает на морском берегу в тоске по близким. С другой стороны, он слишком хорошо знаком с повадками богов и потому не решается рассказать подруге о своих чувствах. Калипсо сама поднимает деликатную тему: «Улисс, значит, ты желаешь вернуться домой, в родную землю? Если бы ты знал, какие напасти суждены тебе роком, ты бы остался со мною и стал бессмертным. Я могу похвалиться, что ни видом, ни ростом не уступлю твоей супруге, ибо ни одной смертной не сравниться в красоте лица и тела с богиней».
Заманчивое предложение: жить вечно в объятиях сладострастной нимфы, всегда находиться в расцвете сил, никакой тебе старости, никаких болезней, недомоганий, проблем с простатой, старческого слабоумия. Улисс отвечает: «Не сердись на меня, богиня! Я хорошо знаю, что Пенелопа жалка по сравнению с тобой, но все равно желаю добраться домой и увидеть день возвращения. Если кто из бессмертных сокрушит меня в винно-красном море, я вытерплю. Мне много пришлось страдать в волнах и битвах». После того как они договорились разойтись, – пишет Гомер с подкупающей простотой, – солнце село, спустился сумрак, и Калипсо с Улиссом предались любви. Пять дней спустя Улисс радостно подставил ветру парус и отплыл с острова.
Хитроумный Улисс не мечтает, подобно Ахиллу, о грандиозных неповторимых подвигах. Он мог бы стать богом, но предпочитает вернуться на маленький скалистый остров Итака, где его ждут дряхлый отец, подросток-сын и мучимая ожиданием мужа Пенелопа. Улисс – прожженный боец, ему больше по вкусу настоящая печаль, чем искусственное счастье. Дар, предлагаемый Калипсо, слишком похож на мираж, на бегство, на галлюциногенный наркотик, на параллельную реальность. Решение Улисса – дань новой мудрости, далекой от строгого кодекса чести, которым был движим Ахилл. Эта мудрость шепчет нам: простая, неидеальная, быстротечная жизнь стоит того, чтобы жить, несмотря на лишения и горести, пусть даже юность улетучивается, плоть обвисает, а ноги тяжелеют и ступают с трудом.
Утраченный мир устной традиции
31
Первое слово западной литературы – «гнев» (по-гречески mēnin). Оно начинает первый гекзаметр «Илиады», со всей мощью, без предупреждения, обрушивая на нас шум и ярость. Гнев Ахилла открывает нам путь, ведущий к Еврипиду, Шекспиру, Конраду, Фолкнеру, Лорке, Рульфо.
И все же Гомер – скорее конец, а не начало. Точнее, верхушка айсберга, почти полностью погруженного в забвение. Ставя его имя рядом с именами других авторов всемирной литературы, мы смешиваем две абсолютно разные вселенные. «Илиада» и «Одиссея» родились в мире, отличном от нашего, во времена, предшествовавшие распространению письменности, когда язык был бесплотен, состоял из движений воздуха и отголосков. Времена «крылатых слов», как называет их Гомер, слов, которые уносит ветер, а удержать может лишь память.
Имя Гомера связывается с двумя эпическими текстами, относящимися к периоду, когда понятие авторства не имело смысла. В эпоху устной традиции стихотворные произведения декламировали в общественных местах – это было продолжение обычая, унаследованного от кочевых племен: издревле старики у очага рассказывали истории о предках и их героических подвигах. Поэзия была социализирована, она принадлежала всем, а не кому-то одному. Каждый поэт мог вольно обращаться с мифами и песнями, менять их по своему вкусу, убирать лишнее, добавлять мотивы, персонажей, выдумывать новые приключения и заимствовать стихи у коллег. За каждым текстом крылось целое созвездие поэтов, ни один из которых не понял бы словосочетания «авторские права». За долгие века устной традиции корпус греческих поэм и стихов менялся, ширился, поколение за поколением, слой за слоем, и эти тексты никогда не обретали окончательной неизменной версии.
Не умевшие читать и писать сказители создали сотни произведений, которые позже были утрачены навсегда. Некоторые из этих произведений оставили подобие следа: по упоминаниям у древних писателей – тут эпизод, там краткий фрагмент – мы имеем поверхностное представление об их сюжетах. Помимо Троянского цикла, существовал как минимум еще один – о Фивах, родине злосчастного Эдипа. Древняя поэма, гораздо старше «Илиады» и «Одиссеи», повествовала о рожденном в Эфиопии воителе Мемноне. Если примерная датировка верна, это значит, что самая старая известная Европе песнь о деяниях прославляла подвиги чернокожего героя.
В обществе, где главенствовала устная традиция, сказители выступали на больших празднествах и на пирах у знати. Исполняя даже короткий репертуар повествований перед слушателями, мастер крылатых слов как бы «публиковал» свои произведения. Если мы захотим узнать, как тогда рассказывали и слушали истории – их нельзя пока называть литературой, потому
