17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера том II - Альберт Беренцев
Поверил ли мне Ольбрихт? Судя по его намерению помочь мне отправиться на тот свет — определенно нет.
— Ну? И что?
Гротманн щелкнул каблуками:
— Думаю, здесь вам ничего не угрожает, рейхсфюрер. По вашему приказу мы собрали на Цеппелин-фельд представителей всех нюрнбергских организаций. Военные, полиция, ᛋᛋ, гитлерюгенд, ветераны, работники нюрнбергских фабрик, партийцы, чиновники, интеллигенция… Бомбить вас здесь Ольбрихт не будет, это бы привело к многочисленным жертвам. Территория оцеплена силами дивизии «Рейхсфюрер ᛋᛋ» полностью, с оружием к вашей трибуне никого не пропустят. Шелленберг также сообщает, что англо-американцы и русские сейчас в вашей смерти не заинтересованы, так что с этой стороны опасности тоже никакой.
Цеппелин-фельд — это огромное поле перед трибуной. Именно сюда по моему приказу и согнали двадцать тысяч человек, почти что одну десятую населения города. Официально — на внеочередной съезд партии и выступление фюрера Адольфа Гитлера.
— В общем, меня убьют, как только я покину территорию съездов, — мрачно подытожил я слова Гротманна.
— Думаю, на дивизию «Рейхсфюрер ᛋᛋ» мы можем всецело положиться, — заверил меня Гротманн, — Они прикроют наш отход.
Я на это только нервически хохотнул.
Ну да. У меня осталась одна верная дивизия ᛋᛋ. И еще батальон охраны. Они по моему приказу передислоцировались в Нюрнберг еще вчера, и Ольбрихт им не мешал, видимо, опасался повторений инцидентов, тех же, что имели место 4 мая на фронте. Но в любом случае, у моих врагов, желающих мне смерти, дивизий теперь сотни. А у меня — одна.
Гротманн тем временем подал мне очередную бумагу:
— Списки приговоренных к смертной казни, рейхсфюрер…
Я просмотрел списки, не вчитываясь, списки были обширным. Тайная полевая полиция арестовала более трех сотен предателей на фронте за прошедшие сутки. В основном — паникеры. Но этих паникеров можно было понять, сталинский удар немцам в спину ничего кроме паники и не мог породить.
Моей обязанностью было утверждать эти списки, еще по моим старым договоренностям с Ольбрихтом, которые теперь уже фактически не действовали. Я вообще не понимал, какого черта эти списки сейчас прислали мне, а не Мюллеру, любезно взявшему на себя большую часть моих функций рейхсфюрера…
Судя по всему, Тайная полевая полиция, как орган консервативный, все еще полагала рейхсфюрером меня.
В списках мелькнула фамилия Каминского, который вчера вступил в бой с Вермахтом, выполняя мой приказ, еще фамилия какого-то Шваба, который отказался расстреливать русских военнопленных…
Я выругался. Сталин начал контрнаступление, даже не удосужившись забрать перед этим своих советских пленных, хотя он мог сделать это сто раз! Вариант вернуть ему пленных рассматривался и мной, и даже Ольбрихтом, как рабочий, вот только Сталин в переговоры с нами так официально и не вступил.
Я вернул Гротманну бумагу:
— Не будет никаких казней. Я не подпишу. А вот этого Шваба, который отказался выполнять преступный приказ и стрелять в пленных — немедленно освободить. Я его позже лично награжу железным крестом. Если сам буду жив…
Я глянул на часы. Полдень, ровно полдень.
Полдень, который изменит мир.
Пора.
На поле перед трибуной меня уже ждут десятки тысяч немцев. Кажется, я даже слышал, как гудит толпа за стенами внутренних помещений трибуны…
— Что с кинематографией, Гротманн?
— Да всё готово. Фройляйн Рифеншталь уже работает. Ваша речь, рейхсфюрер, будет снята на тринадцать кинокамер, с десятка ракурсов.
Само собой, снимать мое сегодняшнее шоу я пригласил саму Лени Рифеншталь, ту самую Рифеншталь, которая здесь же в Нюрнберге сняла в 1934 знаменитый «Триумф воли» — лучший образчик нацистской пропаганды за всю историю гитлеровского режима.
Я очень надеялся, что сегодня фройляйн Рифеншталь превзойдет себя и снимет нечто еще более мощное, я планировал превзойти в пафосе самого Гитлера.
Да Гитлер в 1934 и не мог показать немцам то, что сегодня покажу им я…
Жаль только, что не будет съемок с дирижаблей. В 1934 Рифеншталь их производила, но сейчас выяснилось, что организовать столь сложный процесс за сутки невозможно.
Я глянул на часы.
Уже 12:01, я опаздывал.
Я поднялся на ноги, ноги у меня были ватными. Идти наружу мне не хотелось совсем.
Я подошел к зеркалу, еще раз оглядел мою парадную рейхсфюрерскую униформу, мои награды на мундире. Форма превосходна, а вот рожа у меня бледная и потная. Я надеялся, что «Егермейстер» придаст мне здорового румянца, но как бы не так.
— Рейхсфюрер, вас ждут, — деликатно напомнил Гротманн.
Я похлопал себя по кобуре на поясе. Может лучше никуда не ходить, а просто достать пистолет, да и застрелиться? И пусть Гротманн сам расхлебывает это дерьмо.
12:02
— А что там Аденауэр? — спросил я, вместо того, чтобы выйти на трибуну.
— Всё то же самое, рейхсфюрер. Аденауэр полагает ваши действия ошибкой. Он против того, чтобы открыто показывать немцам действие гиперборейского артефакта. Он настаивает на том, чтобы вы поехали в Берлин, на переговоры к Ольбрихту.
Может так и сделать? Все что угодно, лишь бы не ходить на проклятую трибуну, к проклятым немцам!
Тем более что Аденауэр еще ни разу в своих прогнозах не ошибся…
12:03
Гротманн терпеливо ждал.
Я все еще смотрел в зеркало, и чем больше я смотрел — тем больше меня раздражала гиммлеровская морда в отражении. Наконец я ударил в зеркало кулаком, со всей силы, так что зеркало разлетелось вдребезги, а костяшки пальцев моей правой руки покрылись кровью…
— Ладно. Давай Айзека. И дальше всё по плану.
Не глядя на Гротманна, я на ватных ногах сделал несколько шагов, толкнул дверь…
12:04
Я сам уже не помнил, как оказался на трибуне, задрапированной нацистским флагом со свастикой.
Тысячи немцев смотрели на меня, толпа до самого горизонта.
Раздались крики.
— Хайль Гитлер! — грянули тысячи ртов разом.
Первыми поднялись люди, сидевшие на самой трибуне — нюрнбергские чиновники, ветераны Первой Мировой, девушки из «Союза немецких девушек»… Девушек и ветеранов я посадил на трибуне, рядом со мной, потому что знал, что их Ольбрихт не решится бомбить.
Крики стали оглушительными, следом за обитателями трибуны стали рвать глотки и остальные на бескрайнем поле. В воздух полетели зиги. На меня на самом деле смотрели десятки кинокамер, расставленных повсюду.
А я стоял на трибуне, на фюрерском месте. Айзек уже стоял рядом со мной, но на приветствия не реагировал, Айзеку было приказано молчать и бездействовать.
Я постучал по микрофону, громкоговорители во всех концах поля отозвались эхом…
Я знал, что моя сегодняшняя речь транслируется через систему громкоговорителей на
