17 мгновений рейхсфюрера – попаданец в Гиммлера том II - Альберт Беренцев
Раненого тут же утащили. А гестаповец обратился к Гансу:
— Где ваше оружие, унтер-фельдфебель?
— Потерял.
Но жандарм уже кивал гестаповцам, тот самый жандарм, которого Ганс пару часов назад протаранил.
Ганс надеялся, что ублюдок не выживет, что его убьет русская артиллерия. Но судьба поиздевалась над Гансом, как она это любила. Жандарм не просто выжил. Он еще и добрался сюда раньше Ганса, еще и стоял тут на посту вместе с гестапо.
— Это он, — подтвердил жандарм, — Он отдал свое оружие русскому пленному.
Ганса тут же стащили с мотоцикла, потом оттащили в сторону от дорожного указателя.
— Сообщаю вам, унтер-фельдфебель, что дезертирство карается смертной казнью, — с истинно немецкой педантичностью сообщил гестаповец, — Приговор в условиях военного времени выносится и осуществляется немедленно. Как сказал фюрер: «Солдат может умереть, а может и не умереть. Но дезертир умереть обязан».
— А я не дезертир, — ответил Ганс, — Разве я дезертировал? Вот я, здесь. Мне приказано было прибыть в Выру, и я прибыл в Выру. Я отдал свое оружие русскому, верно. А это — измена родине. Не дезертирство. А бессудные расстрелы разрешены только для дезертиров, приказом главнокомандующего Бека. Я сам слышал, до меня довели этот приказ. А до вас?
Гестаповец думал недолго, всего несколько секунд.
— Ну хорошо. На гауптвахту унтер-фельдфебеля. Трибунал разберется.
Нацистская полевая жандармерия (Feldgendarmerie)
Нюрнберг, Территория съездов НСДАП, 5 мая 1943 11:55
Я сейчас сидел внутри Трибуны Цеппелина, циклопической постройки, возведенной несколько лет назад по приказу фюрера.
По мысли Гитлера Берлин был мозгом Германии, а Нюрнберг — её сердцем. Трибуна вмещала несколько тысяч человек, а поле перед ней — в десятки раз больше. Когда-то на этом поле приземлился граф Цеппелин на своем дирижабле, отсюда и название поля, и название фюрер-трибуны тоже.
И если Нюрнберг был сердцем Германии, то эта трибуна — сердцем сердца. Любимый архитектор фюрера Шпеер построил эту трибуну лично для Гитлера, именно здесь располагался духовный центр Рейха, отсюда Гитлер обращался в торжественных случаях к своей партии и к своей нации.
Именно здесь до начала войны проходили помпезные съезды НСДАП, нацистской партии, собиравшие сотни тысяч людей.
С началом войны съезды, естественно, были прекращены, так что здесь даже ничего не разбомбили, бомбить тут теперь было некого. До этого самого дня, когда я приказал расконсервировать территорию съездов и согнать сюда нюрнбергцев на мое сегодняшнее мероприятие.
Фюрер-зал внутри трибуны был отделан золотом, даже мозаика на полу золоченая, а потолок весь в золотых свастиках. Я уже допивал бутылку «Егермейстера» — замечательного немецкого ликера, который в Рейхе прозвали «шнапсом Геринга», ибо должность главного егеря до последнего времени занимал именно Геринг.
От выпитого мне казалось, что золотые свастики на потолке вращаются, крутятся, на манер колеса сансары…
Тем не менее я налил себе еще одну рюмку, рюмка была небольшой, грамм на тридцать, но серебряной, с отчеканенным германским орлом, и немедленно выпил. Потом я закусил свежей баварской колбаской, а потом закурил американский «Camel».
Алкоголь, табак, мясо — организм Гиммлера сожрал все это без всяких проблем. Сказались старые привычки, Гиммлер же не всегда был трезвенником, веганом и противником курения. Так что теперь это тело вполне позволяло мне его травить, особо даже не сопротивлялось…
Проблема была в другом. Я выпил уже почти триста грамм «Егермейстера», но мой разум не пьянел, как мне казалось, и уж совершенно точно — мой страх не уходил. Меня трясло, руки дрожали, меня мучили сомнения.
Черт возьми! Не хватало еще начать заикаться, когда я выйду на фюрер-трибуну и обращусь оттуда не только к германской нации, но и ко всему миру. Но мне было страшно, очень страшно.
А вдруг ошибка? Вдруг я делаю всё неправильно?
Я никогда не просил вручать мне в руки судьбы мира…
Я налил себе еще рюмку ликера, но потом решительно отодвинул. Если выпью еще — то, пожалуй, проблююсь с фюрер-трибуны, на глазах у десятков тысяч немцев. А это будет совсем неудобно.
Я все же не попаданец в Бориса Николаевича Ельцина.
Башка у меня кружилась, а страх не уходил. Он стоял и глядел мне прямо в глаза, срал мне прямо в душу. Зачем я вообще напился…
Я вытянул вперед руку — рука дрожала.
Я глянул на часы, до моего выступления оставалось три минуты.
Я затушил сигарету в тарелке с недоеденной баварской колбаской, потом тут же закурил новую сигарету…
Вошел Гротманн, с оберфюрерскими погонами и петлицами, с рыцарским крестом на шее. Гротманн был встревожен, как и я. А мой неадекватный вид явно заставил его нервничать еще больше.
— Ну что там, дружище Гротманн?
— Сводка с фронта, — доложил Гротманн, подавая мне бумагу, — Шелленберг прислал.
Разумеется, Шелленберг. Военные меня больше ни о чем не информировали, они больше не считали меня рейхсфюрером. И даже Шелленберг снабжал меня информацией в тайне от собственного руководства.
Читать сводку мне сейчас было некогда, я только глянул одним глазком. Но тут и так все было понятно. Сталин ударил отступающим немцам в спину, сразу же, даже не дожидаясь передислокации фашистов.
Результат: тотальная катастрофа для Рейха.
Потери не поддаются подсчету, немцы оттеснены от Ленинграда за сутки, город деблокирован с юга, ожесточенные бои продолжаются уже ажно в районе Красногвардейска (Гатчины). 16-я и 18-я немецкие армии полностью дезорганизованы и блокированы, дать им подкрепление Ольбрихт не может.
В общем это Ленинградско-Новгородская операция советской армии, такая же, какая имела место в моем родном варианте истории, только на год раньше и в сто раз быстрее.
Это разгром.
Я вздохнул:
— Я так понимаю, это были последние в немецкой истории переговоры со Сталиным?
Ответа на этот риторический вопрос я не дождался.
— Шелленберг еще сообщает, что принято решение вас убить, — доложил Гротманн, — И Бек отстранен. Кто новый верховный главнокомандующий — пока неизвестно.
Я, естественно, не собирался скрывать от Ольбрихта мое мероприятие. Я честно отправил ему бумагу с курьером, пару часов назад. В бумаге сообщалось, что объявленный мною в Нюрнберге внеочередной съезд НСДАП пройдет сегодня в полдень. И что на этом съезде я намерен покаяться в преступлениях Гиммлера, потом сложить с себя все полномочия, как я и обещал Беку, а потом застрелиться, прямо на трибуне, перед толпами
