Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
Однако хорошие времена продлились не один десяток лет, и книги текли в Александрию рекой. Птолемей III даже основал вторую библиотеку за пределами дворцового комплекса, в святилище бога Сераписа. Великая библиотека оставалась в исключительном распоряжении ученых, а новой мог пользоваться любой желающий. Как выразился один учитель риторики, успевший побывать в Серапеуме незадолго до его разрушения, находившиеся там книги «весь город приохотили к философии». Вероятно, это была первая поистине публичная библиотека, открытая богатым и бедным, знатным и простолюдинам, свободным и рабам.
Новое отделение питалось копиями книг главной библиотеки. В Мусейон отовсюду прибывали тысячи свитков; мудрецы изучали их, оценивали, исправляли, готовили окончательные выверенные версии. Дубликаты улучшенных книг отправлялись в дочернюю библиотеку.
Храм Сераписа (Серапеум) представлял собой небольшой акрополь на вершине узкого утеса с видом на город и море. Преодолев монументальную лестницу, задыхающийся читатель добирался до библиотеки. Вкруг храма шла длинная крытая галерея, а внутри ее стен, в нишах или маленьких комнатках ждали книги. Библиотека-дочь, как, вероятно, и библиотека-мать, не имела отдельного здания и помещалась в портике.
Византийский писатель Цец утверждает, что в Серапеуме хранилось сорок две тысячи восемьсот книг. Здорово было бы узнать, сколько всего томов содержалось в обеих библиотеках. Для историков и других исследователей это животрепещущий вопрос. А сколько книг насчитывалось тогда в целом мире? Античным авторам трудно доверять, ведь цифры от источника к источнику разительно отличаются – как в наше время отличается число участников манифестации по оценкам правительства и по оценкам организаторов. Пробежимся по противоречивым сведениям древних. В отношении Великой библиотеки Эпифан на удивление точен: пятьдесят четыре тысячи восемьсот свитков. Аристей говорит о двухстах тысячах; Цец – о четырехстах тысячах; Авл Геллий и Аммиан Марцеллин – о семистах тысячах.
Точно известно одно: единицей счета библиотечных запасов был свиток. Несовершенный способ, если учесть повторяющиеся рукописи и те, многочисленные, что занимали более одного свитка. Но и само количество свитков менялось: росло за счет приобретений, уменьшалось из-за пожаров, происшествий и краж.
До изобретения методов учета и вспомогательных технологий точное количество текстов в древних библиотеках было неизвестным (и, скорее всего, не слишком интересовало современников). Дошедшие до нас цифры всего лишь отражают восхищение Александрийской библиотекой. Рожденная из мечты – мечты собрать все знания мира, – она быстро обрела масштабы легенды.
История об огне и туннелях
21
Один из самых странных этапов своей жизни я прожила в городе, населенном миллионами книг. Городе, который – возможно, вдохновившись как раз этой удивительной бумажной общиной, – предпочел существовать в воображаемом прошлом.
Я хорошо помню первое утро в Оксфорде. Гордая обладательница исследовательского гранта и всех необходимых удостоверений и пропусков, я намеревалась нырнуть прямиком в Бодлианскую библиотеку и посвятить несколько сладких часов знакомству с ней. Но в вестибюле меня перехватили. Выслушав объяснения, служащий отвел меня в отдельный закрытый кабинет, как будто мое подозрительное поведение и сомнительные желания могли смутить невинный дух туристов и ученых. Лысый господин за письменным столом допросил меня, избегая смотреть в глаза. Я ответила на вопросы, подтвердила правомерность своего присутствия и показала, по его леденяще учтивой просьбе, все документы. Он долго молча вносил сведения обо мне в необъятные базы данных, а потом, не убирая пальцев с клавиатуры, вдруг совершил невероятный прыжок во времени и оказался где-то в Средних веках, откуда торжественно объявил мне, что настал час принести клятву. Протянул мне веер ламинированных карточек, где на разных языках значились слова, которые полагалось произнести. Я произнесла. Поклялась не нарушать правила. Не красть, не портить книги и не вносить в них изменения. Не поджигать библиотеку и не содействовать поджогу, чтобы с сатанинской искоркой в глазах не наблюдать, как рычащее пламя пожирает бесценные сокровища и превращает их в пепел. Все эти процедуры напоминали логику пограничных служб, как когда, например, летишь в США и тебе выдают несусветную иммиграционную анкету с вопросами вроде «собираетесь ли вы совершить покушение на президента?».
Так или иначе, клятвы оказалось недостаточно: меня и пакеты мои обыскали, а рюкзак заставили сдать в камеру хранения – и только после этого разрешили пройти через турникет в саму библиотеку. Мне между тем вспоминались средневековые библиотеки, в которых книги цепями приковывали к полкам или столам, дабы избежать краж. А также вычурные проклятия, сочиняемые для книжных воров, невероятно изобретательные тексты, к которым я испытываю необъяснимую тягу, – возможно, потому что придумать хорошее проклятие под силу не всякому. Не написанная еще антология таких проклятий должна начинаться с угрожающей надписи в библиотеке монастыря Сан-Педро-де-лас-Пуэльяс в Барселоне, приведенной в «Истории чтения» Альберто Мангеля: «Если кто украдет или же позаимствует и не вернет книгу ее владельцу, пусть превратится она в змею в его руках и укусит его. Пусть разобьет его паралич, и отнимутся у него все члены. Пусть он катается от боли и молит пощадить его, и пусть не будет облегчения его агонии, покуда не сгниет он совсем. Пусть книжные черви пожирают его внутренности. И когда наконец свершится над ним Страшный суд, пусть пламя ада поглотит его навсегда».
В тот первый день мне выдали карточку, соответствующую, как я позже узнала, люмпену в оксфордской иерархии. Она давала право входить в библиотеки и колледжи, но только в определенные зоны и определенные часы, читать книги и журналы в читальных залах, но не получать на руки, созерцать – не смея принимать участия – экстравагантные литургии академического житья-бытья. Вскоре я узнала, что Льюис Кэрролл двадцать шесть лет жил и преподавал в Оксфорде. И тогда мне открылась глубина моего заблуждения: «Алиса в Стране чудес», оказывается, – очень реалистическое произведение. В этой книге с точностью описан опыт моих первых оксфордских дней. В замочные скважины я видела всякие заманчивые места, но для того, чтобы попасть туда, требовалось волшебное зелье. Голова моя билась о потолки. Я бывала в тесных каморках, где хотелось высунуть руки в окна, а ногу в каминную трубу. Туннели, надписи, безумные чаепития, абсурдные беседы. И старомодные персонажи, занятые необъяснимыми церемониями.
Я также обнаружила, что в Оксфорде все отношения – дружба, совместная работа над диссертацией, плагиат, феодальная зависимость, любовь и прочие – носят сезонный характер и подчинены календарю учебного года. Я неблагоразумно приехала в середине триместра, когда студенты уже разобрались, что к чему, и справились с основными
