Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
Мне так хотелось с кем-то поговорить, что я начала выклянчивать слова. Первые попытки пойти на лингвистический абордаж были предприняты в библиотеке Саклера, где я работала чаще всего. Я заметила, что у одного привратника жизнерадостное румяное – скорее всего, вследствие пристрастия к выпивке – лицо, располагающее к доверию. Кроме того, я пристала к суровой охраннице в музее Эшмола. Я расспрашивала их о тайнах города, о неизвестных уголках библиотек, просила разгадать окружавшие меня со всех сторон загадки, вверенные их заботам. И услышала поразительные истории.
Например, про удивительный ритуал заказа книг: библиотекари записывали, что тебе требовалось, и через пару дней назначали встречу в строго определенном зале в определенный час, чтобы вручить книги. Если на носу были выходные, ждать приходилось три, а то и четыре дня. «Так где же находятся книги?» – спросила я. И мне рассказали про два города, лежащие друг на друге.
Каждый день, сказали мне, библиотека Бодли получает тысячу новых поступлений. Размещать их нужно быстро, ведь грядет неумолимое завтра и с ним еще одна тысяча. Ежегодно собрание вырастает на сто тысяч книг и двести тысяч журналов, это более трех километров полок. А устав не позволяет уничтожить ни страницы. В начале ХХ века библиотечные здания едва не оказались погребены под книжной лавиной. Тогда-то, сказали мне, начали строить подземные хранилища, сеть туннелей с ленточными конвейерами подо всем городом. В годы холодной войны, когда все увлекались ядерными бункерами, этот лабиринт достиг наибольшего расцвета. Но книги заполонили подземелье, и их давление стало угрожать городской канализации. Тогда книги стали отправлять за пределы города – на заброшенную шахту и в пустующие в окрестностях ангары. Перевозкой занимаются специальные библиотекари, хотя смахивают они в своих флуоресцентных жилетах скорее на крановщиков.
Благодаря этим разговорам, первым проявлениям дружелюбия, я примирилась с Оксфордом. Гуляя в одиночестве, я, кажется, слышала гул ленточных конвейеров, перевозивших книги у меня под ногами. Это был уютный звук. Я представляла себе, что там, в сырых секретных туннелях, живут существа вроде фрэгглов, которых я видела по телевизору в детстве, или персонажи фильма «Андеграунд». Я расслабилась. Подняла забрало. Согласилась с тем, что в Оксфорде чудачества необходимы и неизбежны. Я стала чувствовать себя комфортнее, даже раскованнее, в статусе неуклюжей чужачки. И, вооружившись терпением, я со временем повстречала других замечательных, хоть и не приспособившихся к Оксфорду, людей.
Каждым туманным утром, ступая на едва виднеющиеся в дымке улицы, я чувствовала, что весь город парит над морем книг, словно ковер-самолет.
22
Одним дождливым утром, когда стены домов потемнели от воды, моя подруга-охранница рассказала, что музей Эшмола, куда я к ней наведывалась, был первым общественным музеем в современном смысле слова. Я пришла в восторг. Всегда волнительно бывать в местах, где что-то начиналось, у истоков.
История тогда немного отклонилась от прямого пути, хоть этого почти никто не заметил: в 1677 году Элиас Эшмол подарил свой кабинет редкостей – старинные монеты, гравюры, любопытные геологические образцы, чучела экзотических животных – городу Оксфорду. Частное собрание, семейное сокровище, которое могло бы достаться детям и внукам и подчеркивать их высокое положение в обществе, перешло во владение студентов и вообще всех интересующихся.
В ту пору новшества, не слишком угодные решительно консервативному миру, принято было подавать под соусом возрождения традиций. Общественную коллекцию Эшмола, беспрецедентное и безымянное явление, назвали, как бы воссоздавая славное прошлое, «музеем». Тем самым проводилась невидимая линия от Александрии к Оксфорду. Большая Библиотека уже имелась – не хватало Мусейона. Обратившись к былому, создатели музея получили нечто иное и победоносное: сплав древних идей и современных стремлений. Именно эта модель «музея» как места выставок, а не александрийская – «мусейон» как сообщество мудрецов – прижилась в Европе.
В 1759 году открылся Британский музей в Лондоне. А в 1793-м французский Национальный конвент конфисковал у королевской династии Луврский дворец со всеми находящимися в нем произведениями искусства и превратил в музей. Это был новый радикальный символ. Революционеры стремились показать, что прошлое не принадлежит только одному классу общества. Предметы старины не могли оставаться капризом знати. Французская революция экспроприировала у аристократов историю. В конце XIX века выставки древних безделушек, полотен старых мастеров, рукописей и первых изданий вошли у европейцев в моду. Вскоре это увлечение пересекло океан и докатилось до Соединенных Штатов. В 1870 году группа предпринимателей основала Метрополитен-музей в Нью-Йорке. Соломон Гуггенхайм, сколотивший состояние в горнодобывающей промышленности, и его наследники пошли по тому же пути, и эта тенденция породила огромный бизнес, в том числе туристический и строительный. MoMA (сокр. от англ. Museum of Modern Art) предстояло стать первым частным музеем современного искусства. Начатое в Александрии распространилось, благодаря смелому решению Элиаса Эшмола, по всему миру и превратилось в могущественную сеть. Музеи называют «соборами XXI века».
В этом кроется соблазнительный парадокс: любовь к прошлому, оказывается, – глубоко революционное чувство.
23
Древнейшие библиотеки, сведения о которых дошли до нас, – на Ближнем Востоке: в Месопотамии, Сирии, Малой Азии и Персии, – также слали проклятия ворам и уничтожителям книг.
«Тому, кто присвоит табличку путем кражи, или завладеет силой, или прикажет своему рабу похитить ее, да вырвет Шамаш глаза, а Набу и Нисаба нашлют глухоту, и Набу расплещет его жизнь, как воду».
«Того, кто разобьет эту табличку, или окунет ее в воду, или сотрет написанное, да покарают боги и богини земли и неба неотвратимым, ужасающим и беспощадным проклятием, так что всю жизнь он будет страдать, а его имя и род будут стерты с лица земли, и плоть его станет пищей псам».
По этим леденящим душу угрозам с упоминанием богов ассирийской мифологии мы можем представить, какое значение имели древние собрания для своих владельцев. Тогда книгами еще не торговали, и раздобыть себе книгу можно было, только скопировав (для чего требовался профессиональный писец) или отобрав у другого в качестве военного трофея (для чего требовалось сперва победить врага в опасных сражениях).
Книги, о которых мы ведем
