Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо
Но все это так маловероятно, – говорит себе философ, поникнув духом, – что только сном и может быть.
И вдруг он видит деятельные первые университеты в Болонье и Оксфорде – возрожденную через несколько веков Академию. Преподаватели и студенты, жадные до радости и красоты, ищут их в словах древних классиков и находят, словно попадают в отчий дом. А новые книготорговцы распахивают им навстречу двери лавок, чтобы напитать их словами.
Из невообразимой дали, мусульманскими путями, с границы цивилизаций, из Китая и Самарканда запыленные купцы довозят до самого Пиренейского полуострова новую диковинку: бумагу. Она похожа на древний папирус. Все случается в нужное время, и бумага, которая гораздо дешевле пергамента и гораздо легче изготавливается в больших количествах, подоспела в Европу как раз к началу работы печатных мануфактур, перевернувших всю европейскую культуру.
Но все эти фантазии, – уверяет себя философ, прибегая к хладнокровной логике, – наверняка – просто плод скверного пищеварения. Вот что бывает, если умять кусок заплесневелого сыра или миску прокисшей рыбной похлебки.
И ему являются упрямые мечтатели, гуманисты, стремящиеся возродить былое великолепие Античности. Каждый держит в руке перо. Они увлеченно читают, переписывают, публикуют и комментируют все языческие тексты, которые могут отыскать, – обломки крушения. Самые отважные скачут на конях по одиноким дорогам, заснеженным долинам, дремучим лесам и почти заросшим тропам в складках гор за редкими книгами, хранящимися в отдаленных обителях. С помощью этих рукописей, хранительниц древней мудрости, они попытаются обновить Европу.
Тем временем шлифовщик драгоценных камней по имени Иоганн Гутенберг изобретает удивительного железного переписчика, который не знает усталости. Книг становится все больше. Европейцы возрождают александрийскую грезу о бесконечных библиотеках и безмерном знании. Бумага, книгопечатание и любознательность, свободная от cтрaхов и грехов, выводят их на подступы к современности.
Но все эти видения, – удрученно думает философ, – нелепость и больше ничего.
И когда его неуемное воображение перескакивает еще несколько веков, он видит людей в странных париках. Чествуя античную paideía, они работают над Энциклопедией, чтобы разнести знания по всему миру и одержать победу над силами разрушения. Дерзновенные мудрецы XVIII века возведут на фундаменте древней культуры новую твердыню веры в разум, науку и право.
И хотя люди XXI века будут поклоняться новым технологиям – особенно странным светящимся табличкам, которых касаются кончиками пальцев, – основные представления о власти, сущности гражданина, ответственности, насилии, империи, роскоши, красоте они по-прежнему будут черпать в диалоге с классиками. И все, что мы любим, спасется, пойдя по извилистой, рискованной дороге со множеством ответвлений и тупиков, которая время от времени будет теряться в буреломе.
Но все это неправдоподобно, и ни один человек в здравом рассудке не поверит подобной галиматье, – говорит себе философ. Только чудо – вроде тех, что напридумывали себе христиане, – сможет спасти нашу мудрость и приютить ее в несбыточных библиотеках будущего.
Осмелься помнить!
48
Изобретение книг было, возможно, нашей самой большой победой в упорной борьбе с небытием. Тростнику, воловьей коже, лоскутам ткани, деревьям и свету мы вверили мудрость, которую не желали терять. С их помощью человечество невероятно ускорило историю, развитие, прогресс. Общая «грамматика», данная нашими мифами и нашими знаниями, приумножает возможности сотрудничества, веками объединяет читателей из разных частей света и разных поколений. Как замечает Стефан Цвейг в памятном финале «Менделя-букиниста», «книги пишутся только ради того, чтобы и за пределами своей жизни остаться близким людям и тем оградить себя от неумолимого врага всего живущего – тлена и забвения».
В разные эпохи мы пользовались книгами из дыма, камня, земли, листьев, тростника, кожи, шелка, тряпиц, деревьев, света – компьютерами и смартфонами. Менялись движения, которыми книгу открывают, закрывают, просматривают. Менялись ее формы, тактильные ощущения (шершавость, гладкость), содержание, производимые звуки (шорох, шепот), запас долговечности, виды пожирающих ее насекомых и способ чтения – вслух или про себя. Книга имела множество ипостасей, но само по себе ее существование – абсолютный, неотразимый успех, его ничем не побить.
Книгам мы обязаны сохранением лучших идей рода человеческого. Без книг мы, возможно, забыли бы о кучке смельчаков-греков, которые решили отдать власть народу и назвали это рискованное начинание «демократией»; о врачах, написавших первый в истории кодекс профессиональной этики, по которому обязались лечить и бедных, и рабов: «Помни о достатке своего пациента. Иногда ты должен работать, не ожидая никакой платы, и если тебе выпадет лечить иноземца, у которого туго с деньгами, окажи ему всемерную помощь»; об Аристотеле, основавшем один из первых университетов и говорившем ученикам, что между мудрецом и невеждой разница такая же, как между живым и мертвым; об Эратосфене, который силой суждения вычислил окружность Земли и ошибся на какие-то восемьдесят километров, а пользовался при этом только палочкой и верблюдом; и о кодексах законов тех безумных римлян, что однажды признали всех обитателей своей огромной империи гражданами; и о греке-христианине, Павле Тарсянине, который произнес, вероятно, первую речь о равноправии: «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского». Знание обо всех этих людях и явлениях вдохновили нас на такие нехарактерные для дикой природы идеи, как права человека, демократия, вера в науку, всеобщее здравоохранение, обязательное образование, право на справедливый суд и забота об уязвимых членах общества. Кем бы мы были сегодня, если бы утратили память об этих открытиях так же, как на века утратили языки и знания египетской и месопотамской цивилизаций? Писатель Элиас Канетти, болгарский сефард с испанской фамилией (предки поменяли ее с Каньете на Канетти), писавший по-немецки, так ответил на этот вопрос: если бы каждое поколение теряло контакт с предыдущими, перерезало пуповину, то мы были бы способны только на побасенки, не имеющие будущего. И мы бы задохнулись.
Я не хочу умалчивать о темных сторонах этой истории. Слово «сотрудничество» овеяно флером благодеяний и альтруизма, но порой оно покрывает неприглядную реальность. Часто сети сотрудничества служат, чтобы эксплуатировать и подавлять ближнего. Многие общества устраивались ради существования рабовладельческой системы; нацисты объединились ради «окончательного решения». Книги служат возницами и дурным идеям. Платон, веривший в реинкарнацию, придумал миф, который объяснял происхождение женского пола: родиться женщиной – наказание и искупление. Ему подвергаются мужчины, бывшие неправедными в предыдущей жизни. Аристотель писал, что рабы по природе своей – низшие существа. Марциал в своих эпиграммах беззастенчиво расточал приторную лесть жестокому
