Дмитрий Кедрин - Стихотворения и поэмы
1935
Песня про Алену-старицу
[2]
Что не пройдет — останется,А что пройдет — забудется…
Сидит Алена-старицаВ Москве на Вшивой улице.Зипун, простоволосая,На голову набросила,А ноги в кровь изрезаныТяжелыми железами.
Бегут ребята — дразнятся,Кипит в застенке варево…Покажут ноне разницамОстрастку судьи царевы!Расспросят, в землю метлами,Брады уставя долгие,Как соколы залетныеГуляли Доном, Волгою,Как под Азовом ладилиЧелны с высоким застругом,Как шарили да грабилиТорговый город Астрахань.
Палач-собака скалится,Лиса-приказный хмурится.Сидит Алена-старицаВ Москве на Вшивой улице.Судья в кафтане до полуВ лицо ей светит свечечкой:— Немало, ведьма, попилаТы крови человеческой,Покуда плахе-матушкеЧелом ты не ударила.Пытают в раз остаточныйБояре государевы:Обедню черту правила ль?Сквозь сито землю сеяла ль?В погибель роду цареву,Здоровью Алексееву?
— Смолой приправлен жидкою,Мне солон царский хлебушек!А ты, боярин, пыткоюСтращал бы красных девушек.Хотите — жгите заживо,А я царя не сглазила:Мне жребий выпал важиватьПолки Степана Разина,В моих ушах без умолкуПоет стрела татарская.Те два полка,Что два волка,Дружину грызли царскую!Нам, смердам, двери запертыПовсюду, кроме паперти.На паперти слепцы поют,Попросишь —Грош купцы дают.
Судьба меня возвысила!Я бар, что семя, щелкала!Ходила в кике бисерной,В зеленой кофте шелковой.На Волге — что оконницы,Пруды с зеленой ряскою.В них раки нынче кормятсяСвежинкою дворянскою!Боярский суд не жаловалНи старого,Ни малого,Так вас любить,Так вас жалеть —Себя губить,Душе болеть!
Горят огни-пожарища,Дымы кругом постелены.Мои друзья-товарищиПорубаны, постреляны.Им глазыньки до донышкаНочной стервятник выклевал,Их греет волчье солнышко,Они к нему привыкнули.И мне топор, знать, выточенУ ката в башне пыточной,Да помни, дьяк, — неровен час:Сегодня — нас,А завтра — вас!Мне б после смерти галкой стать,Летать под низкой тучею,Ночей не спать,Царя пугатьБедою неминучею!
Смола в застенке варится,Опарой всходит сдобною,Ведут Алену-старицуСтрельцы на место Лобное.В Зарядье над осокоюБлестит зарница дальняя.Горит звезда высокая…Терпи, многострадальная!А тучи,Словно лошади,Бегут над Красной площадью.
Все звери спят,Все птицы спят,Одни дьякиЛюдей казнят.
1939
Зодчие
Как побил государьЗолотую Орду под Казанью,Указал на подворье своеПриходить мастерам.И велел благодетель, —Гласит летописца сказанье, —В память оной победыДа выстроят каменный храм!
И к нему привелиФлорентийцевИ немцев,И прочихИноземных мужей,Пивших чару вина в один дых.
И пришли к нему двоеБезвестных владимирских зодчих,Двое русских строителей,Статных,Босых,Молодых.
Лился свет в слюдяное оконце.Был дух вельми спертый.Изразцовая печка.Божница.Угар и жара.И в посконных рубахахПеред Иоанном Четвертым,Крепко за руки взявшись,Стояли сии мастера.
— Смерды!Можете ль церкву сложитьИноземных пригожей,Чтоб была благолепнейЗаморских церквей, говорю? —И, тряхнув волосами,Ответили зодчие:— Можем!Прикажи, государь! —И ударились в ноги царю.
Государь приказал.И в субботу на вербной неделе,Покрестясь на восход,Ремешками схватив волоса,Государевы зодчиеФартуки наспех надели,На широких плечахКирпичи понесли на леса.
Мастера выплеталиУзоры из каменных кружев,Выводили столбыИ, работой своею горды,Купол золотом жгли,Кровли крыли лазурью снаружиИ в свинцовые рамыВставляли чешуйки слюды.
И уже потянулисьСтрельчатые башенки кверху,Переходы,Балкончики,Луковки да купола.И дивились ученые люди,Занé эта церковьКраше вилл италийскихИ пагод индийских была!
Был диковинный храмБогомазами весь размалеван.В алтаре и при входах,И в царском притворе самомЖивописной артельюМонаха Андрея РублеваИзукрашен зелоВизантийским суровым письмом…
А в ногах у постройкиТорговая площадь жужжала,Таровато кричали купцам:— Покажи, чем живешь! —Ночью подлый народДо креста пропивался в кружалах,А утрами истошно вопил,Становясь на правеж.
Тать, засеченный плетью,У плахи лежал бездыханно,Прямо в небо уставяОчесок седой бороды.И в московской неволеТомились татарские ханы,Посланцы Золотой,Переметчики Черной Орды.
А над всем этим срамомТа церковь была —Как невеста!И с рогожкой своей,С бирюзовым колечком во рту, —Непотребная девкаСтояла у Лобного местаИ, дивясь,Как на сказку,Глядела на ту красоту…
А как храм освятили,То с посохом,В шапке монашьей,Обошел его царьОт подвалов и службДо креста.И, окинувши взоромЕго узорчатые башни,— Лепота! — молвил царь.И ответили все: — Лепота!
И спросил благодетель:— А можете ль сделать пригожей,Благолепнее этого храмаДругой, говорю? —И, тряхнув волосами,Ответили зодчие:— Можем!Прикажи, государь! —И ударились в ноги царю.
И тогда государьПовелел ослепить этих зодчих,Чтоб в земле егоЦерковьСтояла одна такова,Чтобы в Суздальских землях,И в землях РязанскихИ прочихНе поставили лучшего храма,Чем храм Покрова!
Соколиные очиКололи им шилом железным,Дабы белого светаУвидеть они не могли.Их клеймили клеймом,Их секли батогами, болезных,И кидали их,Темных,На стылое лоно земли.
И в Обжорном ряду,Там, где заваль кабацкая пела,Где сивухой разило,Где было от пару темно,Где кричали дьяки:«Государево слово и дело!»Мастера Христа радиПросили на хлеб и вино.
И стояла их церковьТакая,Что словно приснилась.И звонила она,Будто их отпевала навзрыд.И запретную песнюПро страшную царскую милостьПели в тайных местахНа широкой РусиГусляры!
1938
Варвар
Царь Дакии,Господень бич,Атилла, —Предшественник Железного Хромца,Рожденного седым,С кровавым сгусткомВ ладони детской, —Поводырь убийц,Кормивший смертью с острия мечаРастерзанный и падший мир,Работник,Оравший твердь копьем,Дикарь,С петель сорвавший дверь Европы, —Был уродец.Большеголовый,Щуплый, как дитя,Он походил на карлика —И копотьИзрубленной мечами смуглотыНа шишковатом лбу его лежала.
Жег взгляд его, как греческий огонь,Рыжели волосы его, как ворохИзломанных орлиных перьев.МирВ его ладони детской был, как птица,Как воробей,Которого вольна,Играя, задушить рука ребенка.
Водоворот его орды крутилТьму человечьих щеп,Всю сволочь мира:Германец — увалень,Проныра — беглый раб,Грек — ренегат, порочный и лукавый,Косой монгол и вороватый скифКладь громоздили на ее телеги.
Костры шипели.Женщины бранились.В навозе дети пачкали зады.Ослы рыдали.На горбах верблюжьих,Бродя, скисало в бурдюках вино.Косматые лошадки в торокахЕдва тащили, оступаясь, всюМонастырей разграбленную святость.Вонючий мул в оческах гривы несБесценные закладки папских библий,И по пути колол ему бокаУкраденным клейнодом —Царским скиптромХромой дикарь,Свою дурную хворьОдетым в рубища патрицианкамДаривший снисходительно…ОрдаШла в золоте,На кладах почивала!
Один Атилла голову во снеПокоил на простой луке седельной.Был целомудр,Пил только воду,ЕлОтвар ячменный в деревянной чаше.Он лишь один — диковинный урод —Не понимал, как хмель врачует сердце,Как мучит женская любовь,Как страстьСухим морозом тело сотрясает.Косматый волхв славянский говорил,Что, глядя в зеркало меча,АтиллаПровидит будущее,Тайный смыслБезмерного течения на западАзийских толп…И впрямь, Атилла зналСудьбу свою — водителя народов.Зажавший плоть в железном кулаке,В поту ходивший с лейкою кровавойНад пажитью костей и черепов,Садовник бед, он жил для урожая,Собрать который внукам суждено!
Кто знает — где Атилла повстречалПрелестную парфянскую царевну?Неведомо!Кто знает — каковаОна была?Бог весть!Но посетило Атиллу чувство,И свила любовьСвое гнездо в его дремучем сердце.
В бревенчатом дубовом теремуИграли свадьбу.На столах дубовыхДымилась снедь.Дубовых скамей рядПод грузом ляжек каменных ломился.Пыланьем факелов,Мерцаньем плошекБыл озарен тот сумрачный чертог.Свет ударял в сарматские щиты,Блуждал в мечах, перекрестивших стены,Лизал ножи…
Кабанья голова,На пир ощерясь мертвыми клыками,Венчала стол,И голуби в медуДразнили нежностью неизреченной.Уже скамейки рушились,УжеРебрастый пес,Пинаемый ногами,Лизал блевоту с деревянных ртовДавно бесчувственных, как бревна, пьяниц.Сброд пировал.Тут колотил шутаВоловьей костью варвар низколобый,Там хохотал, зажмурив очи, гунн,Багроволикий и рыжебородый,Блаженно запустивший пятернюВ копну волос свалявшихся и вшивых.
Звучала брань.Гудели днища бубнов,Стонали флейты.Детским альтом пелСедой кастрат, бежавший из капеллы.И длился пир…А над бесчинством пира,Над дикой свадьбой,Очумев в дыму,Меж закопченных стен чертогаЛетал, на цепь посаженный, орел —Полуслепой, встревоженный, тяжелый.Он факелы горящие сшибалОтяжелевшими в плену крылами,И в лужах гасли уголья, шипя,И бражников огарки обжигали,И сброд рычал,И тень орлиных крыл,Как тень беды, носилась по чертогу!..
Средь буйства сборищаНа грубом тронеЗвездой сиял чудовищный жених.Впервые в жизни сбросив плащ верблюжийС широких плеч солдата, — он наделИ бронзовые серьги, и железныйВенец царя.Впервые в жизни онУ смуглой кисти застегнул широкийСеребряный браслет,И в первый разЗастежек золоченые жукиЕго хитон пурпуровый пятнали.Он кубками вливал в себя виноИ мясо жирное терзал руками.Был потен лоб его.С блестящих губВдоль подбородкаЖир бараний стылый,Белея, тек на бороду его.Как у совы полночной,ОкруглилисьЕго, вином налитые, глаза.
Его икота била.МолоткамиГвоздил его железные вискиВсесильный хмель.В текучих смерчах — черныхИ пламенных —Плыл перед ним чертог.Сквозь черноту и пламя проступалиВ глазах подобья шаткие вещейИ рушились в бездонные провалы!Хмель клал его плашмя,Хмель наливалЖелезом руки,Темнотой — глазницы,Но с каменным упрямством дикаря,Которым он создал себя,КоторымВ долгих битвах изводил врагов,Дикарь борол и в этом ратоборстве:Поверженный,Он поднимался вновь,Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!
Так веселился он.Казалось, весьОн хочет выплеснуть себя, как чашу.Казалось, что единым духом — всюОн хочет выпить жизнь свою.Казалось,Всю мощь души,Всю тела чистотуАтилла хочет расточить в разгуле!
Когда ж, шатаясь,Весь побагровев,Весь потрясаем диким вожделеньем,Ступил Атилла на ночной порогНевесты сокровенного покоя, —Не кончив песни, замолчал кастрат,Утихли бубны,Смолкли крики пира,И тот порог посыпали пшеном…Любовь!Ты дверь, куда мы все стучим,Путь в то гнездо, где девять кратких лунМы, прислонив колени к подбородку,Блаженно ощущаем бытие,Еще не отягченное сознаньем!..
Ночь шла.Как вдругИз брачного чертогаК пирующим донесся женский вопль…Валя столы,Гудя пчелиным роем,Толпою свадьба ринулась туда,Взломала дверь и замерла у входа;Мерцал ночник.У ложа на ковре,Закинув голову, лежал Атилла.Он умирал.Икая и хрипя,Он скреб ковер и поводил ногами,Как бы отталкивая смерть.Зрачки остекленевшие свои уставяНа ком-то зримом одному ему, —Он коченел,Мертвел и ужасался.И если бы все полчища его,Звеня мечами, кинулись на помощьК нему,И плотно б сдвинули щиты,И копьями б его загородили, —Раздвинув копья,Разведя щиты,Прошел бы среди них его противник,За шиворот поднял бы дикаря,Поставил бы на страшный поединокИ поборол бы вновь…Так он лежал,Весь расточенный,Весь опустошенный,И двигал шеей,Как бы удивлен,Что руки смертиКрепче рук Атиллы.Так сердца взрывчатая полнотаРазорвала воловью оболочку —И он погиб,И женщина былаВ его пути тем камнем, о которыйСпоткнулась жизнь его на всем скаку!
Мерцал ночник,И девушка в углу,Стуча зубами,Молча содрогалась.Как спирт и сахар, тек в окно рассвет,Кричал петух.И выпитая чашаУ ног вождя валялась на полу,И сам он был — как выпитая чаша.
Тогда была отведена река,Кремнистое и гальчатое руслоОбнажено лопатами, —И в немБыла рабами вырыта могила.
Волы в ярмах, украшенных цветами,Торжественно везли один в другом —Гроб золотой, серебряный и медный.И в третьем —Самом маленьком гробу —Уродливый,Немой,БольшеголовыйПокоился невиданный мертвец.
Сыграли тризну,И вождя зарыли.Разравнивая холм,Над ним прошлиБесчисленные полчища азийцев,Реку вернули в прежнее русло,Рабов зарезалиИ скрылись в степи.И чернаяЗаплаканная ночь,В оправе грубых северных созвездий,Осела крепкимУгольным пластом,Крылом совыПростерлась над могилой.
1933–1940
